2. И вот самодержец, как хороший кормчий, благополучно преодолел непрерывный натиск волн, смыл с себя мирскую грязь и привел в порядок церковные дела, а затем погрузился в новую пучину войн и бурь. Все время, как один вал за другим, набегали на императора потоки бед, и Алексей, как говорится, не мог ни свободно вздохнуть, ни сомкнуть глаз. Могут заметить, что я зачерпнула лишь малую каплю из Адриатического моря и скорее бегло упомянула, чем рассказала о деяниях императора, который боролся тогда со всеми ветрами и всеми бурями, пока попутный ветер не вывел корабль империи в спокойную гавань. Но кто бы мог достойно воспеть его дела — сильный глас Демосфена, или стремительный Полемон 929, или все музы Гомера? Я бы сказала, что ни сам Пла-{265}тон, ни вся Стоя и Академия вместе не смогли бы создать что-либо достойное его души. Еще не утихли бури и нескончаемые войны, и еще неистовствовала непогода, как уже разразилась новая буря, ничуть не слабее предыдущих.
Какой-то человек, не принадлежавший к знатному роду, происходивший из низов, в прошлом воин 930, объявил себя сыном Диогена, хотя настоящий сын Диогена был убит еще в то время, когда Исаак Комнин, брат самодержца, сражался с турками у Антиохии 931 (желающих узнать об этом подробней я отсылаю к сочинению знаменитого кесаря). Многие пытались заткнуть рот самозванцу, но он не умолкал. Он явился с Востока в овчине, нищий, подлый и изворотливый; обходил город дом за домом, улицу за улицей, рассказывая о себе небылицы: он де сын прежнего императора Диогена, тот самый Лев, который, как уже было сказано, был убит стрелой под Антиохией. И вот, «воскресив мертвого», этот наглец присвоил себе его имя и стал открыто домогаться императорской власти, вовлекая в обман легковерных. И это тоже было тягостным прибавлением ко всем невзгодам императора: сыграв с ним злую шутку, судьба послала ему этого несчастного. Подобно гурманам, которые, насытившись, лакомятся на закуску медовыми пряниками, судьба ромеев, досыта насладившись множеством бед, стала разыгрывать императора такими вот лжеимператорами

И вот Алексей созвал воинское и священническое сословие и вечером отправился в Великую церковь в сопровождении самого патриарха Николая (он взошел на патриарший трон в седьмом индикте 6592 года после отречения Евстратия Гариды) 936.
Император написал на двух дощечках по вопросу, следует ли выступать против
куманов или нет, запечатал их 937 и велел корифею 938 положить на святой престол. Ночь прошла в пении молитв. На рассвете в алтарь вошел положивший дощечки, взял одну из них, вынес и на виду у всех вскрыл и прочел. Это решение самодержец принял как божий глас 939, он с головой ушел в заботы о предстоящем походе и стал письмами собирать отовсюду войско.
И вот, хорошо подготовившись, он двинулся навстречу куманам. Собрав все войско, он прибыл в Анхиал, вызвал к себе своего зятя кесаря Никифора Мелиссина, Георгия Палеолога и его племянника Иоанна Таронита 940, послал их в Боруй и приказал стоять на страже, дабы обеспечить безопасность города и окрестностей. Затем Алексей разделил войско, во главе отрядов поставил своих лучших военачальников — Даватина, Георгия Евфорвина и Константина Умбертопула и послал их охранять клисуры в окрестностях Зига. Сам же он прибыл в Хортарею 941 (так называется одна из клисур Зига) и объехал весь Зиг, проверяя, все ли его прежние приказания исполнены теми, кто взял на себя их выполнение; незаконченное или сделанное кое-как он исправлял, чтобы преградить путь куманам. Уладив все дела, он ушел оттуда и разбил лагерь возле так называемого Священного озера 942, неподалеку от Анхиала. Ночью пришел некий Будило 943, из знатных влахов, с известием, что куманы перешли Данувий. Тогда император решил на рассвете собрать наиболее достойных своих родствен-{267}ников и военачальников и обсудить, что делать. Все сказали, что нужно занять Анхиал, и император немедленно послал с наемниками (Скалиарием Илханом 944 и другими отборными воинами) Кантакузина и Татикия охранять так называемые Фермы 945, а сам отправился в Анхиал.

Тем временем император находился в городе. Еще с детских лет приобретя большой военный опыт, он видел, что сама местность служит препятствием для нападения куманов и является хорошей защитой для городских стен, поэтому он разделил войско, велел открыть ворота крепости и поотрядно выстроил своих воинов снаружи тесным строем, у края боевого строя куманов... часть ромейской фаланги, крича...951 обратили в бегство и преследовали до самого моря. Самодержец, {268} видя это и не имея сил дать отпор такому множеству врагов, приказал воинам сохранять сомкнутый строй и не выходить из рядов. Куманы тоже стояли в строю, лицом к лицу с ромеями и тоже не нападали на них. Это длилось в течение трех дней с утра до вечера; расположение местности мешало куманам начать сражение, хотя они и хотели этого, а из ромейского войска никто не нападал на них.
Крепость Анхиал расположена следующим образом. Справа находится Понт, слева
— каменистая, труднопроходимая местность, усаженная виноградниками, неудобная для
движения конницы.
Что же было потом? Варвары, видя твердость императора и потеряв надежду осуществить свой план, избрали другой путь и отправились к Адрианополю. Самозванец их обманывал, говоря: «Как только Никифор Вриенний услышит, что я пришел в Адрианополь, он откроет ворота и примет меня с большой радостью; он даст мне денег и окажет всевозможные милости. Хотя он и не родственник моему отцу, но питал к нему братские чувства. Когда же крепость перейдет к нам, мы отправимся дальше, прямым путем к царственному городу». Он называл Вриенния своим дядей, сочиняя ложь, имевшую вид правды. Действительно, император Роман Диоген знал этого самого Вриенния как человека, превосходящего умом всех своих современников и, ценя его прямоту и неизменную искренность в словах и делах, решил сделать его своим братом; это и было исполнено при взаимном согласии 952. Это была всем известная правда, но самозванец дошел до такого бесстыдства, что на самом деле называл Вриенния своим дядей.

Не прошло и сорока восьми дней, как по приказанию Никифора Вриенния (в его руках находилась вся власть в Адрианополе) отважные воины внезапно открыли ворота и напали на куманов. В завязавшемся упорном бою погибло много ромеев; они мужественно сражались, пренебрегая жизнью, и убили много врагов. Как только Мариан Маврокатакалон 955 заметил Тогортака (это предводитель куманского войска), он, потрясая длинным копьем, во весь опор помчался прямо на него; еще немного, и он убил бы его, если бы окружавшие Тогортака куманы не поспешили на выручку, едва не убив и самого Мариана. Этот Мариан, хотя и был очень юн и совсем недавно вышел из отрочества, часто выезжал из ворот Орестиады, чтобы сразиться с куманами, и всякий раз возвращался победителем, ранив или убив кого-нибудь из врагов. Это, действительно, был доблестный воин; доблестный сын, он как наследство получил от доблестных родителей свое мужество. Спасшись от грозившей ему смерти, он, кипя гневом, кинулся на Лжедиогена, который стоял на берегу реки, там, где сражался с варварами и Мариан. Мариан, увидев, что Лжедиоген одет в пурпур и царские одежды, а окружавшие его люди рассеялись кто куда, поднял свой кнут и стал без жалости стегать его по голове, называя самозванцем.
4. Император, узнав, что куманы упорствуют в осаде Адрианополя и что там постоянно происходят бои, решил, что и ему следует перейти туда из Анхиала. И вот он, созвав лучших военачальников и видных горожан, просил их посоветовать ему, что делать. Тут выступил некий Алакасей и сказал: «Мой отец был когда-то близок с отцом самозванца. Я могу {270} пойти, заманить самозванца в какую-нибудь крепость и там схватить его». Алакасея спросили, как он осуществит этот замысел. Он предложил самодержцу способ, каким действовал воин Кира, Зопир 956. Он объявил, что обезобразит себя, обрежет бороду и волосы, отправится к самозванцу и скажет, будто бы пострадал от самодержца.

Этот замысел понравился Диогену. Ночью Алакасей привязал письмо императора к стреле и пустил ее в крепость. Прочтя письмо, начальник приготовился сдать крепость. На рассвете Алакасей первым приблизился к воротам и притворился, что беседует с начальником, — заранее он условился {271} с Диогеном о знаке, по которому тот немедля должен был войти в крепость. Некоторое время Алакасей делал вид, что беседует с начальником, а затем подал самозванцу условленный знак; увидев его, Диоген с немногими воинами без страха вошел в крепость. Жители радостно встретили самозванца; начальник Пуцы пригласил его в баню, и тот по настоянию Алакасея сразу же согласился. Потом Диогену и его куманам была предложена пышная трапеза. Попировав вволю и выпив много вина из полных мехов, куманы легли спать и захрапели.
Алакасей, начальник крепости и другие тотчас окружили их, забрали у них оружие и коней, Диогена же оставили храпеть на своем месте, а его спутников убили и бросили в ров, ставший для них естественной могилой.
Тем временем Катакалон, следовавший по приказу императора за куманским войском, увидел, как Диоген вошел в крепость, а куманы рассеялись для добычи фуража, и разбил лагерь вблизи названного города. Алакасей же побоялся дать весть самодержцу о происшедшем — повсюду сновали куманы, — а вместе с Диогеном отправился прямо в Цурул, чтобы оттуда двинуться в царственный город. Когда об этом узнала находившаяся в царском дворце госпожа, мать императора, она немедленно послала друнгария флота, евнуха Евстафия Киминиана, чтобы тот принял Диогена и доставил его в столицу. Евстафий имел при себе одного турка по имени Камир 958, которого он использовал для ослепления Диогена

Отнятую добычу император не разрешил, как обычно, поделить между воинами — совсем недавно она была награблена в окрестностях, и Алексей велел вернуть ее жителям. Как птица, облетел приказ императора окрестности, и каждый, кто был ограблен, приходил, узнавал свое добро и забирал его. Ударяя себя в грудь, с мольбой воздевая к небу руки, они просили у бога благ для самодержца. И слышен был слившийся воедино глас мужчин и женщин, долетавший до самой лунной сферы.
Но достаточно об этом. Сам же император, исполненный радости, собрал свое войско и вернулся в Малую Никею. Там он пробыл два дня, а на третий ушел в Адрианополь, где провел немало дней в доме Сильвестра. В это время все предводители куманов решили обмануть самодержца и, покинув остальное войско, пришли к нему якобы по собственной инициативе, будто бы с целью немедленно заключить с ним мир. Они рассчитывали, что за время переговоров куманское войско успеет подтянуться к своим передовым отрядам. Пробыв у императора три дня, на четвертый они ночью отправились к себе.
Распознав обман куманов, самодержец спешно послал скороходов сообщить тем,
кому была поручена охрана проходов Зига, чтобы они не ослабляли внимания, а напротив, особенно бдительно несли стражу и постарались схватить беглецов. Сам же он, узнав, что куманское войско движется вперед со всеми имевшимися при нем воинами, явился в место под названием Скутари 960, в восемнадцати стадиях от Адрианополя, а на другой день — в Агафонику 961. Узнав, что куманский лагерь все еще находится у Аврилево 962 (место недалеко от упомянутых городов), он отправился туда, но еще издали увидел бесчисленные огни, зажженные куманами, призвал {273} Николая Маврокатакалона и других высших военачальников, чтобы обсудить с ними, что делать. Было решено послать за предводителями наемников Узой (из савроматов), скифом Карацой и полуварваром Монастрой и приказать им, выходя из лагеря, распорядиться зажечь у каждой палатки по пятнадцати и более костров; тогда куманы, увидав такое множество огней, решат, что ромейское войско огромно, и не станут больше на него нападать с такой смелостью. Костры вселили большой страх в души куманов. На рассвете самодержец с войском в полном вооружении выступил на врага; в завязавшемся бою куманы обратили тыл. Тогда самодержец разделил войско, легковооруженные отряды послал вдогонку и сам неудержимо устремился за бегущими. Настигнув их у клисуры Сидиры, он многих убил, а еще больше взял в плен.

Опасаясь, что в месте слияния двух протоков может образоваться переправа, он воздвиг очень прочное укрепление, отовсюду одинаково надежное, защищенное водой, а также высотой и толщиной своих стен; поэтому оно и стало называться Сидира 968. И теперь эта железная башня — город перед городом и стена его стен. С утра до вечера наблюдал самодержец за постройкой укрепления, несмотря на сильную жару (солнце в это время проходило тропик Рака). Он терпел зной и пыль и не жалел расходов, чтобы стена становилась все прочней и несокрушимей; за каждый камень он щедро вознаграждал всех, кто его притащил, было ли их пятьдесят человек или сто. Поэтому перетаскивание камней привлекло не случайных людей, а всех воинов и слуг: и местных жителей и пришельцев, — ведь они видели, что их ждет щедрое вознаграждение и что сам император распоряжается работами наподобие афлофета. Это была уловка, при помощи которой ему удалось обеспечить большое стечение народа и, таким образом, облегчить перетаскивание огромных камней. Вот каким был самодержец, глубочайший в замыслах, величайший в свершениях.
Так, как описано выше, продолжалось правление самодержца до индикта. .....
года 969. Не успел он немного отдохнуть, как до него дошел слух о приближении бесчисленного войска франков. Он боялся их прихода, зная неудержимость натиска, неустойчивость и непостоянство нрава и все прочее, что свойственно природе кельтов и неизбежно из нее вытекает: алчные до денег, они под любым предлогом легко нарушают свои же договоры. Алексей непрестанно повторял это и никогда не ошибался. Но самодержец не пал духом, а все делал для того, чтобы в нужный момент быть готовым к борьбе. Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых слухов. Ибо весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию; они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу 970. Причиной такого огромного передвижения было следующее.

Но достаточно о знамениях. Они сопровождали приход варваров, и умные люди предвидели наступление каких-то новых событий. Все это множество людей пришло не сразу и не по одному пути (да и как могла такая огромная толпа из разных мест вся разом переправиться через пролив Лонгивардии?); сначала одни, затем другие, потом следующие, — постепенно все совершили переправу и двинулись по суше. Как я уже говорила, перед каждым войском двигались тучи саранчи. Неоднократно наблюдая это, все понимали, что саранча — предвестница франкских отрядов.
Когда   отдельные   отряды   уже   переправились   через   пролив   Лонгивардии,
самодержец собрал некоторых военачальников ромейского войска и отправил их в район Диррахия и Авлона {276} с приказом дружелюбно встретить переправившихся, в изобилии поместить на их пути запасы продовольствия 977, доставленные из всех областей, а также следовать и наблюдать за варварами и, если они станут нападать и грабить близлежащие земли, обстреливать и отгонять их отряды. С посланными были и люди, знающие латинский язык, чтобы улаживать возможные столкновения.
Но чтобы мой рассказ был ясным и подробным, приведу повсюду распространившийся слух, что первым, кто продал свои земли и пустился в предстоящий путь, был Готфрид 978. Он был человеком очень богатым, весьма гордившимся благородством, храбростью и знатностью своего рода — ведь каждый кельт стремится превзойти всех остальных. И вот у мужчин и женщин возникло стремление, подобного которому не знала ничья память. Люди простые, искренние хотели поклониться гробу господню и посетить святые места. Но некоторые, в особенности такие, как Боэмунд и его единомышленники, таили в себе иное намерение: не удастся ли им в придачу к остальной наживе попутно захватить и сам царственный город. Боэмунд в угоду своей давнишней ненависти к самодержцу стал смущать души многих благородных людей 979. Между тем провозгласивший этот поход Петр с двадцатью четырьми тысячами пехоты и ста тысячами всадников раньше всех переправился через пролив Лонгивардии 980 и пришел в столицу через Угрию. Племя кельтов — вообще, как можно догадаться, очень горячее и быстрое — становится совершенно необузданным, когда к чему-то стремится.

Слух дошел до лагеря Петра и привел всех в большое смятение. Услышав о дележе и богатстве, они тотчас же, забыв и свой воинский опыт и боевое построение 991, бросились в беспорядке по дороге к Никее 992. Ведь племя латинян, вообще, как сказано выше, очень жадное на богатство, теряет рассудок и становится совершенно неукротимым, если задумает набег на какую-нибудь землю. Двигаясь неправильным строем и не отрядами, они наткнулись на турок, устроивших засаду около Дракона, и были убиты самым жалким образом 993. Жертвой исмаильских мечей стало такое множество кельтов и норманнов, что те, кто собирал валявшиеся повсюду трупы заколотых,   сложили   из   них   не   холм,  не   бугор,   не   горку,   а   огромную   гору, необыкновенную по высоте и толщине; вот какой курган костей они набросали. Позднее люди того же племени, что и убитые варвары, воздвигли стену в виде города и вперемешку с камнями, как щебень, заложили в нее кости убитых, и город стал для них гробницей. Он стоит до сих пор, окруженный стеной из камней, смешанных с костями.
Итак, все они стали добычей мечей, и только Петр с немногими другими вернулся в Еленополь 994. Турки снова устроили засаду, чтобы схватить их. Самодержец, получив точные сведения об этом избиении, не мог допустить, чтобы и Петр был пленен. Поэтому он немедленно послал за Константином Евфорвином Катакалоном, о котором я уже много раз упоминала, погрузил на военные корабли большое войско и отправил его через пролив на помощь Петру. Турки, завидев приближение Катакалона, обратились в бегство. Катакалон же, нисколько не медля, взял Петра и его людей, а их было наперечет, и доставил невредимыми к императору.