Цицерон, желая погубить своего личного врага Антония, принял плохое решение способствовать возвышению Октавия. Вместо того чтобы заставить народ забыть Цезаря, он таким образом все время напоминал ему о нем.

Октавий вел себя очень ловко по отношению к Цицерону: он льстил ему, хвалил его, совещался с ним, словом, употреблял те уловки, на которые всегда попадается тщеславие.

Почти все дела портит то, что люди, предпринимающие их, кроме главной цели стремятся еще достигнуть мелких частных успехов, которые льстят их самолюбию и их самодовольству.

Я думаю, если бы Катон был сохранен для республики, он дал бы совершенно другое направление делам. Цицерон, который мог прекрасно играть вторые роли, не был способен к первым. Он обладал великим умом, но обыкновенной душой. Для Цицерона на втором плане стояла добродетель, для Ка-тона —слава. Цицерон в первую очередь думал о себе, Катон всегда забывал себя; последний хотел спасти республику ради нее самой, первый — ради своего тщеславия.

Развивая дальше эту параллель между ними, можно было бы сказать, что Катон предвидел, а Цицерон боялся; там, где Катон надеялся, Цицерон доверялся; первый всегда сохранял хладнокровие, второй видел все через призму сотни мелких страстей.

Антоний потерпел поражение при Модене; оба консула — Гирций и Панса — погибли. Сенат, считая, что преодолел все трудности, желал унизить Октавия, который, со своей стороны, прекратив борьбу против Антония, повел свою армию в Рим и заставил провозгласить себя консулом.

Вот каким образом Цицерон, который хвастался тем, что он своим мирным искусством уничтожил войска Антония, направил против республики более опасного врага, потому что его имя было дороже народу, а его права носили по видимости более законный характер.

Потерпевший поражение Антоний нашел убежище в Трансальпийской Галлии, где его принял Лепид. Они оба соединились с Октавием, согласившись пожертвовать жизнью тех, которые были друзьями одних и врагами других. Лепид остался в Риме; Антоний и Октавий отправились навстречу Бруту и Кассию и столкнулись с ними в тех местах, где 3 раза сражались за владычество над миром.

Брут и Кассий покончили с собой вследствие непростительной опрометчивости. Читая об этом, невольно испытываешь чувство жалости к республике, которая была покинута таким образом. Катон покончил с собой к концу трагедии; первые два как бы начали ее своей смертью.

Можно привести несколько причин в объяснение обычая кончать жизнь самоубийством, столь распространенного у римлян, а именно: успехи стоической школы, поощрявшей к этому; установление триумфов и рабства, которые привели некоторых великих людей к мысли о том, что не следует переживать своего поражения; выгоды, которые получал обвиняемый, кончая собой, ибо благодаря этому он избегал приговора, осуждавшего его память и подвергавшего его имущество конфискации; своеобразное понимание чести, может быть более разумное, чем то, которое заставляет нас теперь убивать своего друга на дуэли за жест или слово; и, наконец, весьма удобный повод для проявления героизма, ибо всякий кончал пьесу, которую он разыгрывал в мире, именно в том месте, где он хотел.

Можно было бы прибавить еще одну причину, вследствие которой самоубийство совершалось очень легко: душа, всецело занятая действием, которое она собирается совершить, мотивом, который его определяет, опасностью, которую она стремится избегнуть, собственно говоря, совсем не замечает смерти, потому что страсть заставляет чувствовать, но вовсе не видеть.

Самолюбие, любовь к самосохранению принимают столь разнообразные формы и действуют согласно столь противоположным принципам, что они заставляют нас жертвовать нашим существом из-за любви к нашему существу. Мы такого высокого мнения о себе, что соглашаемся прекратить жизнь по естественному и смутному инстинкту, который заставляет нас любить себя даже больше, чем нашу жизнь.

Мы имели во Франции гражданские войны двух родов: предлогом для одних была религия, и они были продолжительными, потому что и после победы сохранялся мотив, побуждавший к ним; другие не имели, собственно говоря, никакого мотива и начинались вследствие легкомыслия или честолюбия нескольких вельмож, почему они и подавлялись с самого начала.

Август (имя, которое лесть дала Октавию) восстановил порядок, т. е. постоянное рабство, ибо в свободном государстве, где захватчик только что овладел верховной властью, называют порядком все то, что может укрепить неограниченный авторитет одного человека; смутой же, раздором и плохим правлением называют все то, что может поддержать благородную свободу подданных.

Все питавшие честолюбивые планы содействовали тому, чтобы водворить в республике некоторого рода анархию. Помпеи, Красе и Цезарь достигли в этом направлении удивительных успехов. Они установили безнаказанность всех государственных преступлений; они уничтожили все, что могло помешать порче нравов, все, что могло содействовать прекращению беспорядков; подобно тому как хорошие законодатели желают сделать своих сограждан лучшими, они стремились сделать их худшими. Они ввели обычай подкупать народ деньгами; когда обвиняли кого-либо в происках, подкупали судей; они производили беспорядки при выборах посредством всякого рода насилий; когда привлекали кого-либо к суду, наводили страх на судей; уничтожена была даже власть народа, свидетельством чего служит Габиний, который бесстыдно потребовал триумфа по поводу того, что он вооруженной рукой восстановил на престоле Птоломея вопреки воле народа.

Первые люди республики стремились внушить народу отвращение к его власти и сделаться для него необходимыми» доведя до крайностей неудобства республиканского образа правления. Но, когда Август стал владыкой, политические

соображения побудили его восстановить порядок, чтобы дать почувствовать выгоды единовластия.

Когда Август вел войны, он опасался мятежей солдат, а не заговоров граждан; вот почему он щадил первых и был так жесток ко вторым. Когда наступил мир, он стал бояться заговоров; он имел всегда перед глазами судьбу Цезаря, и, чтобы избежать его участи, он решил держаться другого на­правления: в этом ключ к объяснению всей жизни Августа. В сенате он носил под одеждой панцырь; он отказался от звания диктатора; Цезарь говорил заносчиво, что республика ничто и что его слова являются законом, Август же говорил все время о достоинстве сената и о своем уважении к республике. Он хотел восстановить наиболее приемлемое для граждан правительство, которое в то же время не наносило бы ущерба его интересам. Он создал аристократическое правительство в гражданском отношении и монархическое в военном. То было колеблющееся правительство, которое не могло держаться своими собственными силами и существовало лишь пока оно было угодно монарху. В этом смысле оно носило совершенно монархический характер.

Часто ставили вопрос: намеревался ли Август действительно отказаться от власти? Но кто не видит, что если бы он пожелал, то добился бы этого? Что это было лишь игрой, видно из того, что Август каждые десять лет просил освободить его от бремени власти и все же продолжал носить ее тяжесть. Он пользовался мелкими уловками, чтобы заставить дать ему то, что, по его мнению, недоставало ему для полноты власти. К такому заключению приводит вся жизнь Августа. Хотя люди очень своенравны, все же очень редко случается, чтобы они отказались в какой-либо момент от планов, которые вынашивали всю жизнь. Все действия Августа, все его распоряжения явно клонились к .установлению монархии. И Сулла отказывался от диктатуры, но вся его жизнь служит доказательством того, что он был настроен республикански, несмотря даже на учинявшиеся им насилия. Все его распоряжения, даже выполнявшиеся тиранически, клонились всегда к установлению известной формы республики. Крутой Сулла насильственно ведет римлян к свободе; Август, хитрый тиран, незаметно приводит их к рабству. При Сулле республика восстанавливала свои силы, но все кричали о тирании; при Августе же укреплялась тирания, а говорили только о свободе.

ГЛАВА  XIV Тиберий.
Подобно тому как поток медленно и бесшумно подмывает плотину, затем сразу разрушает ее и покрывает поля, которые она защищала, так и верховная власть при Августе действует незаметно, а при Тиберий бурно опрокидывает все.

В Риме существовал закон об оскорблении величества, направленный против тех, кто покушался на римский народ. Тиберий воспользовался им и стал применять его не к тем, против которых он был издан, но ко всем, которых ему указывали его ненависть и недоверчивость. Под этот закон подпадали не только поступки, но и слова, и знаки, и даже мысли, ибо слова, которые произносятся при откровенных беседах двух друзей, могут рассматриваться только как мысли. Не было больше свободы на пирах, доверия между родственниками, верности в рабах; притворство и мрачность государя сообщались всем. Дружба стала рассматриваться как опасность, искренность — как неблагоразумие, добродетель — как аффектация, способная напомнить народам о счастье минувших времен.

Нет более жестокой тирании, чем та, которая прикрывается законами и видимостью правосудия, когда, если можно так выразиться, несчастных топят на той самой доске, на которой они спаслись.

Никогда не было, чтобы тиран не нашел орудий своей тирании, и Тиберий всегда находил судей, готовых осудить всех, кого он подозревал. Сенат, который как таковой никогда не занимался делами частных лиц при республике, по поручению народа выносил приговоры по преступлениям, в которых обвиняли союзников. Тиберий поручал ему разбирать все дела, в которых он усматривал оскорбление своего величества. Это учреждение совершало такие подлости, которые невозможно описать. Сенаторы устремились навстречу рабству; под покровительством Сеяна знатнейшие из них занимались ремеслом доносчиков.

Я нахожу несколько причин духа рабства, господствовавшего тогда в сенате. После победы Цезаря над республиканской партией и друзья, и враги его в сенате одинаково содействовали уничтожению всех законных ограничений его власти и присуждению ему чрезмерных почестей: одни стремились приобрести его расположение, другие — сделать его ненавистным. По словам Диона, некоторые дошли до того, что предложили разрешить ему обладать всеми женщинами, которые ему понравятся. Это привело к тому, что он не остерегался сената и был там убит. Но это имело своим результатом также и то, что при следующих императорах не было такой лести, которая осталась бы без примера и могла вызвать возмущение.

До установления в Риме единовластия первые люди в нем обладали колоссальными богатствами, которые они приобрели самыми различными путями. Но они их лишились почти совсем при императорах; сенаторы не имели больше тех крупных клиентов, которые щедро наделяли их богатствами. Когда по провинциям были назначены прокураторы, которые по своей должности равнялись приблизительно нашим интендантам,  то вес их доходы поступали к императору. Между тем, хотя источники доходов у них были отняты, сенаторы продолжали вести прежний образ жизни и расходовали значительные суммы денег, которые они могли получить только по милости императора.

Август отнял у народа право издавать законы и судить за государственные преступления; но он оставил ему — или делал вид, что оставил, — право выбирать магистратов. Тиберий, опасавшийся собраний столь многочисленного народа, отнял у него эту привилегию и передал ее сенату, т. е. себе самому. Однако трудно поверить, до какой низости довело вельмож падение власти народа. Когда народ раздавал важные должности, магистраты, домогавшиеся их, совершали много подлостей; однако их прикрывала известная пышность, поскольку магистраты устраивали для народа игры и пиры или же раздавали народу деньги и хлеб. Хотя мотивы были низменные, но средства носили в известной степени благородный вид, ибо вельможе всегда подобает добиваться благосклонности народа посредством щедрых раздач. Но когда парод ничего не мог давать, а государь располагал всеми должностями от имени сената, то их стали просить и получать недостойными путями; необходимыми средствами достижения их стали лесть, подлость, преступления.