И спартанское правительство, и сами колонисты, очевидно, прекрасно сознавали те трудности, с которыми они могут столкнуться в Южной Италии. Поэтому между ними был заключен договор, согласно которому, как пишет Эфор, "если они займут место, которое их удовлетворит, то они останутся там; в противном случае они по возвращении разделят между собой пятую часть Мессении" (ap. Strab. VI, p. 280).
В Киренской "стеле основателей" мы находим тот же самый сюжет - обещание государства в случае неудачи принять колонистов обратно. Он, скорее всего, был введен в текст клятвы как стандартное положение, обязательное для подобного рода документов68. Указание же на мораторий в пять лет практически дезавуирует этот традиционный пункт69. В "клятве основателей" есть еще один пункт, который свидетельствует о типологической общности вывода колоний в Кирену и Тарент. Речь идет об отсутствии принципа добровольности и о жестких карательных санкциях как по отношению к самим дезертирам, так и к членам их семей. Приведем перевод этого места: "Ежели кто-нибудь, предназначенный городом к отправлению, не захочет отплыть, то пусть он будет предан смерти, а имущество его конфисковано в пользу государства. Укрывающий или не выдающий, будь то отец сына или брат брата, понесет то же наказание, что и не желающий отплыть"70. Думается, что спартанская община выталкивала из своей среды парфениев с той же мерой жестокости, что и граждане Феры - своих колонистов в Кирену. Обещание же в случае возвращения предоставить парфениям 1/5 часть мессенской земли является чистой демагогией. Однако эта цифра, если в ней заключается какая-либо историческая реальность, косвенно подтверждает свидетельства Антиоха и Эфора о многочисленности группы парфениев (Strab. VI, p. 278-280).
В разбираемом нами рассказе Эфора есть одна очень важная деталь: у парфениев, оказывается, были союзники - илоты, которые вместе с ними приняли участие в заговоре. По версии Эфора, в числе илотов оказались предатели, которые выдали заговорщиков спартанским властям. В этой истории с илотами важен вот какой момент: Эфор не ставит знака равенства между парфениями и илотами. Во всем тексте Эфора нет ни одной детали, которая свидетельствовала бы о негражданском статусе парфениев.

Отсюда идет версия о парфениях-рабах, ибо по этой упрощенной схеме любое понижение статуса гражданина означало превращение его в раба. Знания Антиоха о структуре спартанского общества, скорее всего, были весьма элементарны и схематичны. С другой стороны, исходя из современной ему практики, он хорошо знал, что дети свободного человека от рабыни, равно как и дети свободной женщины от раба причислялись к рабам (ср.: Arist. Ath. pol. 42,1). Такой ход мысли Антиоха или его источника и мог привести к рождению версии об илотском происхождении парфениев. В указании же на наследственную атимию парфениев можно видеть историческое зерно73. По крайней мере, от классического времени сохранились свидетельства о наследственном характере атимии в Спарте (Xen. Lac. pol. 9, 5). Так, бесчестие Клеандрида, присужденного к смерти за измену, сделало его сына, Гилиппа, мофаком. Это означает, что семья Клеандрида частично была лишена гражданских прав (Plut. Per. 22, 3-4)74.
Само слово "парфении" в качестве официального термина кажется невозможным. Буквально оно означает "отпрыски незамужних женщин", которые поэтому еще считались девицами. У Гомера в "Илиаде", например, parqevnio" означает "девой рожденный" (XVI, 180). В словаре Свиды оно толкуется как "рожденные девицей до брака" (Suid. s. v.). Подобное прозвище могло быть дано в насмешку. Однако у нас есть аналог тоже из спартанской социальной терминологии, который подтверждает возможность образования новых терминов из первоначальных издевательских прозвищ. Это слово "мофон", или "мофак". В схолиях к Аристофану под movqwn имеется в виду наглый, дерзкий человек, выскочка и простолюдин (ad. Plut. 279; Eq. 634). Сам этот термин возник не ранее середины IV в., превратившись из первоначального полупрезрительного-полунасмешливого обращения в устойчивое социальное понятие. Такой путь от слова, несущего в себе элементы социальной и моральной ущербности, к новому техническому термину был вполне возможен там, где необходимо было подчеркнуть двусмысленность и неопределенность той или иной социальной группы. Г. Шефер сравнивает как явления одного порядка слово "парфении" с теми издевательскими прозвищами, которые дал Клисфен из Сикиона своим побежденным противникам (Her. V, 67)75.
В обеих рассмотренных версиях, как у Эфора, так и у Антиоха, мы встречаем след илотов. У Антиоха илоты фигурируют в качестве отцов парфениев, у Эфора - это союзники парфениев, вместе с ними участвующие в заговоре. По-видимому, илотов-заговорщиков можно идентифицировать с таинственными эпевнактами (ejpeuvnaktoi от eujnhv - "ложе"; eujnavzw - "укладывать в постель"), о которых упоминают Феопомп и Диодор (VIII, fr. 21). Феопомп у Афинея рассказывает следующее: "Когда многие лакедемоняне погибли во время войны с мессенцами76, то оставшиеся в живых в качестве меры предосторожности возвели некоторых из илотов на брачное ложе (ejf j eJkavsthn stibavda) тех, кто погиб; а позже, сделав их даже гражданами, они прозвали их эпевнактами, потому что те были помещены на ложа вместо погибших" (271 c-d).

Наступление спартанцев на южную Лаконию закончилось незадолго до начала Первой Мессенской войны, и часть лаконских илотов была илотами в первом поколении. Традиция об эпевнактах, очевидно, и зафиксировала этот момент - сравнительную открытость спартанского общества и возможность кооптирования туда различных социальных и национальных элементов, в том числе и илотов.
Cледуя традиции, мы признаем в эпевнактах илотов79, но с некоторыми оговорками. Свобода им, скорее всего, была дарована не за "спальные" услуги, а за участие в Первой Мессенской войне, причем свободу они могли получить до, а не после начала военной кампании80. Наделение их частично (право эпигамии)81 или даже полностью гражданскими правами было, возможно, признанием уже post factum их военных заслуг перед Спартанским государством. Гражданами они были сделаны позже - именно так можно понять слова Феопомпа (ap. Athen. VI, 271 d - ou}" kai; polivta" u{steron poihvsante").
Этот случай - дарование илотам гражданских прав - последний, известный нам в истории архаической Спарты. Далее развитие социальной организации Спарты пойдет по пути формирования кастового гражданского коллектива, полностью закрытого для пополнения извне. Стремление спартанского полиса вытолкнуть из своей среды всех лишних, будь это недовольные группы из числа младшей аристократии (парфении) или из числа "новых граждан" (эпевнакты), как раз и фиксирует конец одной эпохи и начало другой.
Вероятно, около 750 г. Амиклы стали интегральной частью спартанской общины, войдя в нее как одна из спартанских об, или деревень82. Любопытной деталью истории окончательного замирения Амикл является то, что кампанию против Амикл возглавил Тимомах, аристократ из клана Эгеидов. В единственном фрагменте из "Лакедемонской политии" Аристотеля, где речь идет о доликурговых временах, объясняется причина появления в Спарте представителей фиванского рода Эгеидов83 (Pind. Isthm. 7, 14-15; Arist. ap. Schol. Pind. Isthm. 7, 12-15 = fr. 532 Rose3)84. Согласно Аристотелю, Эгеиды были приглашены в Спарту по совету оракула во время напряженной борьбы Спарты с Амиклами. Отдельные персонажи из этого аристократического клана руководили наряду с царями важными военными кампаниями Спарты в VIII в. (Pind. Isthm. 7, 14-15; Paus. IV, 7, 8). Так, Тимомах из рода Эгеидов довел осаду Амикл до конца. Он назван первым организатором военного дела в Спарте. После смерти Тимомах почитался как герой. К кадмейским Эгеидам принадлежал и Эврилеон, один из спартанских военачальников времен Первой Мессенской войны (Paus. IV, 7, 8). По мнению Дж. Хаксли, в VIII в. Эгеиды были почти так же сильны, как и сами цари. Можно думать, что после завоевания Амикл именно представитель Эгеидов был поставлен во главе  города, возможно, под именем архагета.

Насколько традиция соответствует действительности, трудно сказать, но вряд ли вслед за М. Клауссом следует считать, что "историческим содержанием рассказа Антиоха является лишь сам факт основания колонии"89, а само слово "парфении" к Спарте не имеет никакого отношения90.
У Антиоха (ap. Strab. VI, p. 278) и Диодора (VIII, fr. 21), чьи версии во многом идентичны, Фаланф - руководитель заговора. Согласно их рассказу, для своего выступления заговорщики выбрали день, когда в храм Аполлона Амиклейского для празднования Гиакинфий собиралась вся спартанская знать, включая царей и эфоров. Сигнал к началу резни должен был подать Фаланф, надев на голову кожаную шапку. Однако эфоры91, заранее узнав о заговоре, сумели его предотвратить и в спешном порядке послали Фаланфа в качестве теора в Дельфы вопросить оракул об основании колонии.
Кроме Антиоха и Диодора о Фаланфе упоминают также Павсаний (Х, 10, 6) и Юстин (III, 4, 8). Так, Юстин, объясняя выбор будущих колонистов, указывает, что Фаланф был "сыном того самого Арата, который в свое время посоветовал спартанцам послать молодых людей на родину для обеспечения потомства" (III, 4, 8 / Пер. А. А. Деконского и М. И. Рижского). На основании этой информации можно сделать вывод, что Фаланф был спартиатом, сыном одного из нерядовых участников Первой Мессенской войны. Не исключено, что род его принадлежал к Эгеидам. Практика назначать ойкистов из числа представителей знатных семей, близких или даже
принадлежащих к правящему клану, была обычной для архаического времени. Фаланф, вероятно, стал первым царем Тарента. После смерти ему воздавались божеские почести (Just. III, 4, 18). Согласно Геродоту, город еще имел царя в конце VI в. (III, 136)92.
Угроза гражданского стасиса, таким образом, была погашена обычным для архаической Греции способом - эмиграцией за море. Подобный деликатный и тяжелый политический компромисс имел своей целью предотвращение гражданской войны. На тот момент средство оказалось эффективным, и спартанцам одним ударом удалось избавиться от большой группы своих сограждан, претендовавших на равные с ними экономические и политические привилегии. Эмиграция в Тарент - второй после законов Ликурга акт, форсированно ведущий к "созданию строго корпоративного единства - общины равных, гомеев. Это устроение в жестком стиле очень скоро должно было обернуться консерватизацией всего общественного быта в Спарте..."

Вторая группа исследователей отказывает неодамодам в каких-либо гражданских правах. Так, Г. Бузольт и В. Эренберг на том основании, что состояние источников не дает возможности решить этот вопрос положительно, склоняются к точке зрения, что неодамоды, подобно афинским метекам, были лично свободны, но не имели никаких гражданских прав103. Косвенное подтверждение тому они находят в рассказе Ксенофонта о заговоре Кинадона (Hell. III, 3, 5-6). Даже сам порядок перечисления у Ксенофонта неполноправных групп населения, согласно этим ученым, свидетельствует о том, что неодамоды по своему статусу занимали место где-то между илотами и гипомейонами. А. Тойнби также полагает, что неодамоды не обладали какими-либо политическими правами, поскольку не были организованы, подобно спартиатам, в сисситии и не владели клерами104. К этому же мнению присоединяются А. Гомм и П. Олива, а среди отечественных ученых - С. Я. Лурье и Н. И. Голубцова105.
Дать однозначный ответ на вопрос, были или нет неодамоды спартанскими гражданами, как нам кажется, не представляется возможным. Ясно одно: в таком кастовом государстве, каким была Спарта, статус неодамодов был гораздо ниже статуса "равных", и если у т. н. новых граждан и были какие-либо гражданские права внутри спартанского полиса, то, бесспорно, они были второго или даже третьего сорта. Их готовность участвовать в заговоре Кинадона ясно указывает на то, что свое положение в обществе они считали далеко не удовлетворительным, впрочем, как и гипомейоны, в гражданстве которых вряд ли можно сомневаться. Олигархический характер Спартанского государства во многом и определялся наличием внутри гражданского коллектива нескольких ступеней гражданства. Таким образом, община "равных", как себя декларировала Спарта, была весьма далека от подлинного экономического и социального равенства своих граждан. Отсюда раскол гражданского коллектива и стремление спартанского демоса (куда, без сомнения, можно отнести и неодамодов) к социальной революции.
Возвращаясь к вопросу о гражданстве неодамодов, хочется заметить, что наша традиция сохранила примеры, свидетельствующие о включении в гражданский коллектив больших групп ранее несвободного населения типа спартанских илотов. Так случилось, например, в 491 г. с сиракузскими киллириями. Им дарованы были гражданские права за активное участие в демократическом перевороте (Her. VII, 155; Dion. Hal. Ant. Rom. VI, 62; Hesych., Phot., Suid. s. v. Kullivrioi). Подобная практика - апелляция государства или отдельной партии в экстремальных условиях к неполноправным группам населения и наделение последних в случае успеха гражданскими правами - была вполне обычной для греческих полисов. Так, киллирии стали сиракузскими гражданами, оказав действенную помощь демократическому блоку Сиракуз, а неодамоды могли быть приобщены к гражданскому сословию за свою военную службу в тяжелый для Спарты период Пелопоннесской войны.

Рассмотрим теперь те места у Фукидида и Ксенофонта, где фигурируют илоты или неодамоды в качестве гоплитов. Первый раз илоты в таком качестве были использованы в Халкидикской кампании 424 г. (Thuc. IV, 80, 5), хотя сама идея, по-видимому, появилась несколько раньше. Так, Фукидид рассказывает об избиении двух тысяч илотов, которым спартанцы обещали свободу (IV, 80, 4). Судя по всему, массовая резня этих илотов произошла уже после официального акта их освобождения, возможно, где-нибудь в военном лагере, куда их удалили для обучения и экипировки. Г. Бузольт связывал этот факт с оккупацией афинянами Пилоса и массовым бегством туда илотов (Thuc. IV, 41, 3)
Очевидно, испуг спартанцев был столь велик, что они, поддавшись панике, пересмотрели свое прежнее решение и сочли за благо избавиться от ими же созданной илотской армии. Через год (возможно, по инициативе Брасида) спартанцы вновь вернулись к этой идее и отправили с Брасидом во Фракию корпус, состоящий из 700 илотов и неизвестного числа наемников (Thuc. IV, 80, 5). Это была первая спартанская армия, в число которой не входило ни одного спартиата, за исключением разве что самого Брасида115. Освобождены илоты Брасида были уже после возвращения из Фракийского похода, по-видимому осенью 421 г. Во всяком случае, именно такой вывод можно сделать на основании сообщения Фукидида о совместном поселении бывших илотов Брасида и неодамодов
в Лепрее: "Тем же летом вернулось из Фракии войско, отправленное туда во главе с Брасидом... Лакедемоняне решили (ejyefivsanto) даровать свободу илотам, сражавшимся под начальством Брасида, с правом жить где угодно. Вскоре, однако, лакедемоняне, будучи уже во вражде с элейцами, переселили освобожденных илотов вместе с неодамодами в Лепрей на границе Лаконии и Элиды" (V, 34, 1)116. Постановление это, судя по употребленному Фукидидом глаголу yhfivzomai, скорее всего, было вынесено спартанской апеллой. В знак признательности за отличную службу илотам кроме свободы было даровано также почетное право "жить где угодно". Трудно сказать, как реально они могли им воспользоваться, тем не менее декларация этого права, наверное, должна была подчеркнуть особое привилегированное положение "брасидян" по сравнению со всеми другими группами спартанских вольноотпущенников, включая и неодамодов. Показательно, что "брасидяне" в последующие годы не растворились в общей массе неодамодов, а по-прежнему составляли в спартанской армии особую группу (Thuc. V, 67, 1; 72, 3)117.
Первое упоминание о неодамодах мы встречаем у Фукидида. Он говорит о том, что спартанцы поселили их в Лепрее вместе с освобожденными илотами Брасида (V, 34, 1). Из контекста ясно, что неодамоды уже какое-то время существовали как вполне сложившаяся группа. Однако в 424 г. перед Фракийским походом их в распоряжении Брасида еще не было. Исходя из сообщения Фукидида большинство исследователей полагают, что неодамоды, скорее всего, появились именно в этот промежуток между 424 и 421 гг.

По-видимому, во время Пелопоннесской войны общее их количество не превышало 2 тыс. человек. Спартанское правительство, конечно, тщательно регулировало их численность и больше не повторяло, по крайней мере во время Пелопоннесской войны, своего неудачного опыта с одновременным освобождением сразу большого количества илотов (ср.: Thuc. IV, 80, 4). Страх перед столь значительной армией недавних илотов, с одной стороны, а также финансовые трудности по их содержанию - с другой, должны были заставить Спарту тщательно регулировать численность неодамодов и производить набор небольшими партиями по несколько сот
человек. Так, с Брасидом в 424 г. было послано 700 илотов (Thuc. IV, 80, 5). В 421 г. эти экс-илоты Брасида вместе с неодамодами были поселены в Лепрее. Их общая численность, вероятно, составляла тысячу человек (ср.: Thuc. V, 49, 1). Таким образом, первый известный нам отряд неодамодов не превышал 400-500 человек (исходя из того, что во Фракии могло погибнуть из 700 илотов человек сто или двести). В 413 г. спартанцы дважды отправляли небольшие отряды неодамодов в Сицилию численностью в 300-400 человек каждый (Thuc. VII, 19, 3; 58, 3). Год спустя отряд в 300 неодамодов был отправлен на Эвбею (Thuc. VIII, 5, 1). Даже если предположить, что гарнизон Агиса в Декелее частично состоял из неодамодов, все равно их общая численность в ходе Пелопоннесской войны не должна была превышать 2 тыс. человек121.
После Пелопоннесской войны контингент неодамодов был увеличен и составлял, по-видимому, 3 тыс. человек. Во всяком случае, в 400 г. с Фиброном была послана тысяча неодамодов, а в 396 г. с Агесилаем - 2 тыс. (Xen. Hell. III, 1, 4; 4, 2). В дальнейшем мы ни разу больше не слышим о таких значительных армиях неодамодов. Очевидно, на 90-е гг. IV в. приходится апогей их использования в качестве военной силы.

Скорее всего, во время Пелопоннесской войны неодамоды содержались на средства Пелопоннесской лиги. Позже с притоком богатств в Спарту и с поступлением фороса от союзников увеличились и финансовые возможности Спарты, что позволило ей необычайно усилить свой резерв из неодамодов (Xen. Hell. III, 1, 4, 2)127. Как полагает В. Эренберг, в промежутки между кампаниями неодамоды размещались в казармах, расположенных или в самой Спарте, или в ближайших периекских общинах128.
По-видимому, гоплиты из числа неодамодов не отличались высокими профессиональными достоинствами и не ценились так, как гоплиты-спартиаты. Об этом, в частности, свидетельствует отказ руководителя посольства из Фарсала Полидаманта от отряда неодамодов (Xen. Hell. VI, 1, 14 - "Если же вы захотите отделаться отправкой в Фессалию отряда неодамодов под командой рядового гражданина (a[ndra ijdiwvthn), то я советую вам не мешаться в это дело"). Очевидно, посольство из Фарсала хотело получить от спартанцев армию, хотя бы часть которой состояла из спартиатов и возглавлялась царем.
В. Эренберг низкое качество неодамодов как гоплитов объясняет отсутствием у них правильной военной подготовки. "Крепостным крестьянам и рабам, - пишет он, - только недавно взявшимся за военное дело, при отсутствии дисциплины и правильного воспитания, тяжело было стать гоплитами"129. Другую причину малой эффективности армии неодамодов В. Эренберг усматривает в самом моральном духе неодамодов, в нежелании этих бывших илотов сражаться за Спарту и все спартанское. Действительно, степень ненависти у неполноправных групп населения, к которым Ксенофонт относит и неодамодов, к господствующей элите была достаточно велика. Рассказывая о заговоре Кинадона 398 г., Ксенофонт замечает, что замыслы заговорщиков "совпадают со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейонов и периеков: ведь когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем" (Hell. III, 3, 6)130. Так что внезапное исчезновение упоминаний о неодамодах в наших источниках, по-видимому, не случайно и соответствует реальному положению дел. Спартанцы в ближайшие после 370 годы, очевидно, полностью отказались от использования неодамодов как гоплитов. С одной стороны, это было связано с объективными причинами - крушением спартанской гегемонии и прекращением заморских экспедиций, с другой стороны, немалый вес, как кажется, имел и субъективный фактор: низкое качество гоплитов из числа неодамодов и их политическая неблагонадежность.

Вероятно, гарнизоны в Лепрее и Ойе были не единственными. Спартанцы, возможно, всякий раз, когда неодамоды не требовались в действующей армии, селили их на границах в стратегически важных пунктах134. Возглавляли такие гарнизоны из неодамодов спартанские офицеры, предположительно в звании гармостов135. По мнению К. Краймс, неодамоды получали там участки земли в наследственное пользование. Однако владеть этой землей они могли, только продолжая служить в армии, и не имели права по собственной воле изменить место жительства. "Их неправоспособность, - пишет К. Краймс, - состояла в наследственном обязательстве оставаться гарнизонными солдатами на земле, которая была дана им или их предкам"136. Конечно, К. Краймс слишком вольно и широко толкует свидетельство Фукидида (V, 34, 1) о поселении неодамодов в Лепрее, но, с другой стороны, ничего невозможного в таком предположении нет.
Подобно афинским клерухам, спартанские неодамоды в этих военно-земледельческих поселениях были переведены на полное самообеспечение - практика, вполне обычная для античных полисов с их слабой финансовой базой. Место же для подобных колоний неодамодов Спарта могла найти на территории многих общин Пелопоннеса, над которыми она осуществляла политический патронат. Таким образом, можно с большой долей вероятности предполагать, что, по крайней мере, часть неодамодов после 370 г. трансформировалась в граждан тех периекских и союзных Спарте общин, которые по той или иной причине были открыты для колонизации и обладали запасом "вакантной" земли.
Очень остроумной, хотя и недостаточно убедительной, представляется нам концепция У. Карштедта, с помощью которой он пытается доказать закономерный характер исчезновения после 370 г. всего сословия неодамодов. Он утверждает, что неодамоды за свою службу получали от государства землю и, таким образом, обеспечивали своим сыновьям воспитание, аналогичное тому, какое получали спартиаты. "А поскольку сыновья неодамодов уже имели и землю, и спартанское воспитание, то, следовательно, - делает вывод У. Карштедт, - они уже переставали быть неодамодами и превращались в обычных граждан, как все прочие спартиаты"137. То, что само наименование "неодамоды" в последний раз появляется в 370 г., У. Карштедт объясняет простой сменой поколений. По его подсчетам, неодамоды набора 425-404 гг. к 370 г. уже все должны были уйти в запас, а поскольку после 394 г., как он думает, новых наборов не производилось, то вполне естественно, что к 370 г. неодамоды полностью исчезли (ведь их дети уже были гражданами)138. Такова вкратце версия У. Карштедта.
Убедительны, на наш взгляд, контраргументы В. Эренберга: во-первых, считает он, если бы таким было положение дел, как это представлено у У. Карштедта, неодамоды никогда не поддержали бы заговор Кинадона, во-вторых, Спарте неоткуда было взять необходимое количество клеров для нескольких тысяч новых граждан и, наконец, если бы многочисленные взрослые сыновья неодамодов влились в гражданский коллектив, не произошло бы зафиксированного нашей традицией резкого сокращения числа спартиатов139 (если в 418 г. было еще около двух тысяч военнообязанных спартиатов, то в 371 г. их количество не превышало одной тысячи).