По словам некоторых, Пифия... предрекла Ликургу даже все существующее ныне спартанское государственное устройство. Но, как утверждают сами лакедемоняне, Ликург принес эти нововведения из Крита... Как толькоЛикург стал опекуном царя, то изменил все законы и строго следил, чтобы их не преступали. Затем он издал указы о разделении войска на эномотии, установил триакады и сисситии. Кроме того, Ликург учредил должность эфоров и основал совет старейшин. Так-то лакедемоняне переменили свои дурные законы на хорошие (ou{tw me;n metabalovnte" eujnomhvqhsan)" (I, 65, 2-66, 1).
Как видно из вышеприведенного отрывка, Геродот со всей возможной определенностью заявляет, что именно от Ликурга спартанцы получили евномию (eujnomivhn), т. е. благозаконие. Геродот датирует это событие временем правления малолетнего царя Леобота (начало X в.), дядей и опекуном которого был Ликург. По словам Геродота, законы Ликурга носили главным образом политический характер. Он учредил герусию и эфорат и реорганизовал спартанскую армию. За образец Ликург взял устройство критских дорийских общин (I, 65).
У следующего крупного греческого историка Фукидида о Ликурге нет ни слова. В этом он, возможно, следовал за Геллаником. Эфор упрекал Гелланика как раз в том, что тот нигде в своих сочинениях не упоминает Ликурга, а его деяния приписывает другим лицам (ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366). Но краткая реплика Фукидида о древнейшей истории Спарты является, по сути дела, парафразой Геродота. Так, Фукидид пишет: "Лакедемон после его заселения дорийцами... больше всех городов... страдал от междоусобных распрей (stasiavsasa). Однако уже издревле город управлялся хорошими законами (hujnomhvqh) и никогда не был под властью тиранов" (I, 18, 1). Оба историка, и Геродот, и Фукидид, употребляют один и тот же глагол eujnomei'sqai'. Как отмечает Н. Хэммонд, этот глагол, особенно в форме аориста, слишком редок, чтобы его появление в одном и том же контексте у двух различных авторов было случайным. Eujnomei'sqai, по мнению Н. Хэммонда, возможно, является "техническим термином, употребленным здесь в конституционном смысле"4. Действительно, этот глагол отражает сущность реформ Ликурга - сознательно осуществленный и юридически оформленный переход от анархии к порядку.
Хотя Фукидид опускает имя Ликурга, тем не менее его указание на то, что Спарта уже более четырех веков пребывает в состоянии благозакония, дополняет и подтверждает древнюю традицию о ранней датировке Ликурга и его законодательства. Если у Геродота деятельность Ликурга падает на первую половину X в., то Фукидид прекращение стасиса и установление евномии датирует концом IX в.5 Однако вполне очевидно, что и Фукидид, и Геродот говорят об одном и том же: в Спарте уже с незапамятных времен царило благозаконие (eujnomiva). Это особое качество отличало Спартанское государство от всех прочих греческих полисов. Как подчеркивает А. Гомм, слово eujnomiva имеет очень точное значение. Под евномией греки понимали две вещи: конституционное правление и внутренний мир, т. е. отсутствие стасиса. В Спарте, где гражданское согласие было гарантом самого существования государства, удалось избежать тирании и анархии. Это, безусловно, вызывало восхищение и зависть всей Греции6. Кстати говоря, Э. Эндрюс, слишком произвольно и широко толкуя Аристотеля, высказывался в том смысле, что "eujnomiva - это состояние государства, в котором граждане подчиняются законам, а не состояние государства, в котором хорошие законы".

Но самый надежный пласт традиции относительно Ликурга и его законодательства, дошедший до нас от IV в., связан с именем Аристотеля. В его "Политике" рассыпаны замечания, касающиеся особенностей спартанской конституции, и дана характеристика важнейшим спартанским магистратурам. И, что крайне ценно для историка, в качестве иллюстрации к своим теоретическим положениям Аристотель приводит конкретные факты из древней спартанской истории. Упоминания о Ликурге сохранились также во фрагментах из утерянной "Лакедемонской политии" Аристотеля (fr. 532-545 Rose3) и в эксцерптах Гераклида. Последний источник представляет собой очень краткий, небрежно выполненный и путаный конспект политий Аристотеля9. По-видимому, вся поздняя традиция о Ликурговой Спарте основывалась главным образом на двух источниках - Эфоре и "Лакедемонской политии" Аристотеля. Как полагает А. И. Доватур, автор отличного аналитического очерка о возможной структуре и содержании "Лакедемонской политии" Аристотеля, "Ликург и его реформы, конечно, занимали в Лакедемонской Политии еще большее место, чем Солон и его реформы в Афинской Политии"10.
Ликург для Аристотеля, бесспорно, исторический персонаж такой же значимости, как и Солон. По его словам, Ликург и Солон были не просто создателями отдельных законов. Введя новую конституцию, они тем самым создали новый государственный строй,
или даже больше того - новое полисное государство (ou|toi ga;r kai; novmou" kai; politeiva" katevsthsan) (Pol. II, 9, 1, 1273 b 33-34). Таким образом, по Аристотелю, у истоков спартанского полиса стоял Ликург. Он не просто улучшил уже существующую политическую систему, он ее заново создал. Если вспомнить, что Аристотель упрекал современных ему спартанцев за недостаточное, с его точки зрения, почитание ими Ликурга, его собственная оценка деятельности спартанского реформатора была очень высокой (ap. Plut. Lyc. 31).
Аристотель придерживается той версии, что в качестве образца для своих законов Ликург выбрал порядки, характерные для дорийских городов Крита. Он сообщает предание, согласно которому, отказавшись от опеки над Хариллом, Ликург долгое время жил в родственном спартанцам городе Ликте на Крите, откуда и перенял старинные критские установления (Pol. II, 7, 1, 1271 b 25-32). Возможно, Аристотель несколько преувеличивал зависимость Спарты от Крита, полагая, что большинство ранних реформ специфически критские по своему характеру11. Но наряду с критской линией Аристотель использовал и традицию о влиянии Дельф на Ликурга. Судя по одному фрагменту из "Лакедемонской политии", Ликург постоянно совершал визиты в Дельфы для консультации с Аполлоном (ap. Clement. Alex. Strom. I. 152 = fr. 535 Rose3).
По-видимому, Аристотель, так же как Платон и Эфор, считал обе традиции о происхождении законов Ликурга - критскую и дельфийскую - вполне совместимыми: Ликург копировал критские законы, но получал санкцию на их введение в Дельфах.

Однако целый ряд деталей и заимствований свидетельствуют о том, что в основе биографии Ликурга лежит добротная традиция, восходящая, по крайней мере, к "Лакедемонской политии" Аристотеля. Как полагает А. И. Доватур, именно из нее цитировал Плутарх текст Большой Ретры21.
Самая важная черта, которая отличает биографию Ликурга у Плутарха от всех более ранних версий, заключается в том, что, согласно Плутарху, законотворчество Ликурга носило всеобъемлющий характер и затронуло все сферы жизни спартанцев. Оказывается, Ликург изменил не только политическую систему, как думали Геродот и Ксенофонт. Его новации коснулись всего спартанского полиса и изменили образ жизни целого народа. У Плутарха Ликург - не только автор Большой Ретры, он является также изобретателем сисситий и знаменитой системы спартанского воспитания. Он же, согласно Плутарху, разделил всю завоеванную землю на клеры. Таким образом, Ликург в античной традиции постепенно превратился в своеобразного "бога из машины" (deus ex machina), с помощью которого можно было объяснить всю странную и экзотическую коллекцию спартанских законов и обычаев.
Даже из этого краткого источниковедческого обзора видно, насколько противоречива античная традиция о Ликурге. Нет единства во мнениях как относительно сущности законов Ликурга, так и относительно времени их введения. Хронологический разнобой у древних авторов очень велик - он составляет чуть ли не 350 лет, от конца XII до 1-й половины VIII в.
Трудность изучения раннеспартанской истории определяется не только сравнительно малым (по сравнению, например, с Афинами) количеством источников. Кроме количественных характеристик существует проблема и качества дошедшей до нас традиции. В какой степени она может считаться надежной?
Сложившаяся уже в древности спартанская легенда часто подменяла собой историю. В результате любые основанные на легендарном материале исторические реконструкции стали вызывать сомнение, недоверие, а иногда и полное отрицание у историков нового времени. Уклон в гиперкритику, характерный особенно для немецкой школы антиковедения рубежа XIX-XX вв. и позже - для англо-американской школы, привел к появлению новых радикальных идей, возникших вопреки традиции и никак ею не подтверждаемых.
В науке об античности XIX-XX вв.22 ясно прослеживается эта тенденция в сторону полного разрушения и отрицания античной литературной традиции о Ликурге и его законодательстве. Причем иногда это отрицание приобретает тотальный характер: Ликург признается фигурой полностью легендарной, а законодательство его - чистой фикцией. Так, уже в середины XIX в. Дж. Грот высказал предположение, что легенда о Ликурге родилась в эллинистической Спарте не ранее 2-й половины III в., в среде, близкой к царям-реформаторам23. Подобный скепсис особенно был характерен для представителей немецкой историографии конца XIX - начала ХХ в.24 В работах этих ученых Ликург признавался то за бога, то за героя, который в историческом предании был превращен в политического деятеля. "Кто же этот Ликург? - восклицает Эд. Мейер. - Единственно, что мы надежно о нем знаем, это то, что он был богом, который высоко почитался в Спарте, имел свой храм и ежегодный праздник жертвоприношений"25. Но, как справедливо заметил П. Олива, все попытки идентифицировать Ликурга с богом или героем привели только к появлению новых гипотез. Причем все эти гипотезы базировались, как правило, на одном и том же основании: во-первых, на свидетельстве о существовании в Спарте культа и храма Ликурга (Her. I, 65-66), а во-вторых, - на этимологическом анализе имени "Ликург". Спартанский культ Ликурга связывали то с древним аркадским культом Зевса Ликейского (бога-волка)26, то с дельфийским Аполлоном Ликейским (богом света), то с критским Зевсом.

Приведем в качестве примера имена тех ученых (а их немало как среди старых, так и среди новых авторов), которые считают Ликурга лицом историческим, а его законы - важнейшим событием ранней истории Греции. Среди защитников историчности предания о Ликурге назовем, в частности, Г. Бузольта,

Н. Хэммонда, К. Краймс, Г. Мичелла, В. Форреста, Дж. Хаксли. Среди отечественных исследователей - Э. Д. Фролова и И. А. Шишову36.
В современной науке также нет согласия относительно времени Ликургова законодательства. Благодаря безусловному доверию к Фукидиду канонической долго считалась предложенная им дата спартанской евномии - конец IX в. Но в настоящее время разногласия во мнениях по данному вопросу очень велики. Если подытожить основные гипотезы, то они суть следующие: Ликурга и его законы помещают или до Первой Мессенской войны (конец IX - середина VIII вв.), что в принципе совпадает с античной традицией, или между Первой и Второй Мессенскими войнами (конец VIII - 1-я половина VII в.), или, наконец, после Второй Мессенской войны (VI в.). Причем эту позднюю дату часто связывают уже не с Ликургом, а с какими-то другими безымянными законодателями, проведшими реформирование Спарты под реставрационными лозунгами.
Самая ранняя из предлагаемых датировок - конец IX - середина VIII в. Эту дату, как правило, отстаивают те исследователи, которые признают историчность древней традиции о Ликурге и доверяют сообщению Фукидида, что евномия появилась в Спарте за четыре века до начала Пелопоннесской войны. Так, уже Г. Бузольт в своем систематическом обзоре греческих государственных древностей полагал, что Ликург жил в середине VIII в.37 Г. Берве датировал Ликурга и его законодательство рубежом IX-VIII вв., однако считал, что весь комплекс социальных реформ был осуществлен каким-то неизвестным законодателем много позже - в VI в.38 В том же духе высказывается и А. Гомм. По его словам, политическая конституция, конечно, может быть намного старше, чем ajgwghv и

eujnomiva, и вполне может относиться к IX в. Но в своем классическом виде, по мнению А. Гомма, спартанская модель полиса возникла не ранее конца VII в.39
Н. Хэммонд и К. Краймс выступили с критикой тех теорий, которые отрывали Ликурга от главных перемен в спартанском государственном устройстве и переносили их в VII-VI вв. Они вернулись к канонической датировке спартанской первоначальной реформы (конец IX в.), связав Ликурга со спартанской евномией, о которой говорил Фукидид40. Для Н. Хэммонда Фукидид более надежный специалист по хронологии, чем любой другой древний автор, и поэтому, как он полагает, "мы можем принять дату Фукидида как самую вероятную"41. В более обстоятельной своей работе - "Создание классической Спарты" - Н. Хэммонд развивает этот взгляд: "Мое мнение состоит в том, что Фукидид не пользовался таким неточным инструментом, как генеалогические подсчеты, если это касалось ранних дат... Фукидид не рассказывает нам, какими методами он пользовался... но я уверен, что он работал тщательно и использовал добротные свидетельства. Другими словами, я доверяю его датировке спартанской евномии - 820-810 гг."42.
В отечественной историографии эту раннюю дату отстаивают Э. Д. Фролов и И. А. Шишова43. Так, возражая своим оппонентам, Э. Д. Фролов пишет: "Мы должны признаться, что не разделяем этого скепсиса новейших критиков и на прямой вопрос, отчего в консервативной и отсталой Спарте реформатор-устроитель типа Солона явился на два века раньше, чем в Афинах, могли бы ответить указанием именно на более примитивный характер дорийской общины. Говоря яснее, мы считаем, что в условиях насильственного обоснования дорийцев-завоевателей в Лаконике и форсированного превращения их общины в классовое, рабовладельческое общество потребовалось немедленное и всеобъемлющее устроение
государства, вылившееся в создание строго-корпоративного рабовладельческого единства - общины равных, гомеев"

Встав на путь пересмотра традиции, некоторые представители англо-американской школы пошли еще дальше, чем их немецкие коллеги. Радикализм, подкрепленный излишним доверием к археологическим свидетельствам, привел их, по сути дела, к негативным выводам. Так, ряд исследователей помещает законодательство Ликурга, правда, уже без самого Ликурга, в самый конец VII в. и считает новую конституцию страны прямым следствием восстания мессенцев, вошедшего в традицию под названием Второй Мессенской войны. Например, полное игнорирование литературной традиции и завышенная оценка данных археологии приводят Г. Вейд-Джери к тому, что он вообще исключает проблему историчности Ликурга из обсуждаемых им тем. Он просто от нее отмахивается, полагая, что вся наличная традиция - не более чем басня52. Вслед за Г. Вейд-Джери точно так же датирует спартанские реформы Э. Эндрюс. Предлагаемая Э. Эндрюсом поздняя, не совпадающая с традиционной, датировка первоначального законодательства заставляет его объявить Ликурга самой удачной фальсификацией спартанских реформаторов конца VII в.53
Конечно, спартанская государственная и общественная система в том виде, в каком ее знали греческие историки и философы V-IV вв., не была создана одномоментно благодаря уму и таланту одного конкретного законодателя. Система улучшалась и оттачивалась на протяжении всего архаического периода, причем в источниках можно найти, по крайней мере, еще два таких момента, когда в прежнее Ликургово законодательство вносились принципиальные изменения и поправки. Античная историография приписывала Ликургу больше, чем он был в состоянии сделать, но по большому счету в этом она права: традиция зафиксировала самый важный период в спартанской истории - начало планового и сознательного преобразования всего общества и государства. На подобную, столь раннюю для Греции системную реорганизацию толкали спартанское общество особые условия существования, каких не было ни в одном другом греческом полисе. На территории Лаконии Спарта была, конечно, не единственной дорийской общиной, но она единственная, благодаря вовремя осуществленным реформам, смогла начать широкомасштабную экспансию и завоевать сперва всю Лаконию, а потом и Мессению. Конечно, это только гипотеза, но она позволяет, согласуясь с античной традицией, отнести Ликурга и его законы к концу IX - началу VIII в., т. е. ко времени активной экспансии Спарты в Лаконии. В какой-то мере подтверждает эту раннюю дату крайне примитивный и архаичный характер установления, вошедшего в историю под названием "Большая Ретра".
Оценивая общим образом критическое направление, либо вовсе отвергающее реформы Ликурга, либо снижающее их датировку, надо указать на два важнейших методологических основания этого направления. Во-первых, на историографическую обусловленность самой гиперкритики в антиковедении. Она была порождена критической переоценкой всех старых ценностей, которые в конце XVIII в. проводила наука нового времени, в особенности французская, находящаяся под влиянием Просвещения.

Конкретным проявлением ревизии предания о Ликурге является весьма характерная для современной историографии тенденция к отделению Ликурга от Большой Ретры. Желание разорвать связь между древним документом и его возможным автором вполне понятно:

даже последовательным разрушителям традиции очень затруднительно было объявить Большую Ретру поздней подделкой. В их распоряжении оставалась только одна реальная возможность - отделить Ликурга от Большой Ретры. При этом Ликург, как правило, объявлялся плодом изобретательности поздних законодателей, а Большая Ретра - подлинным документом 2-й половины VIII в. Так, В. Эренберг датирует основной документ, легший в основу спартанского полисного устройства, концом VIII в.58, а самого Ликурга объявляет созданием неизвестного спартанского законодателя середины VI в., возможно Хилона59. Подобно В. Эренбергу Т. Леншау также отделяет Большую Ретру от реформ, связанных с именем Ликурга. Ретру он датирует 2-й половины VIII в., а реформы, приписываемые Ликургу, - началом VI в.60 Тот же взгляд характерен и для Г. Бенгтсона. Он полагает, что спартанский государственный порядок не был плодом работы одного законодателя, и какие-либо изменения нельзя с полной достоверностью связать ни с легендарной фигурой Ликурга, ни с эфором Хилоном. Однако Большую Ретру он считает подлинным древнейшим документом конца VIII - начала VII в.61 Та же датировка встречается и у Э. Эндрюса. В самом сжатом виде его аргументы следующие: поскольку апелла, как он думает, должна была состоять исключительно из гоплитов, то Ретра, соответственно, не могла появиться раньше 700 г. - времени т. н. гоплитской реформы62. В том же духе высказывается и отечественный исследователь Ю. В. Андреев. Относя свод т. н. законов Ликурга к середине VI в., он исключают из него Большую Ретру как значительно более древний документ63.
Историки, пытающиеся поместить Большую Ретру в VII или даже VI в., как правило, или полностью игнорируют традицию, или ловко манипулируют ею. Уже автор статьи об архаической Спарте в первом издании "Кэмбриджской древней истории" Г. Вейд-Джери, не оспаривая подлинности Большой Ретры, относит ее к концу VII в.
Его главным аргументом является то, что новое деление спартанской армии по территориальному, а не родовому принципу надежно зафиксировано только для периода после Второй Мессенской войны. На этом основании Г. Вейд-Джери делает вывод, что Ретра была принята или во время этой войны, или же сразу после нее64. В. Форрест датирует Ретру 1-й половиной VII в. Он считает, что Ретра и приписка к ней были приняты одновременно. Таким образом, по В. Форресту, приписка вопреки преданию изначально являлась интегральной частью Большой Ретры65. Э. Джонс рассматривает Ретру в контексте ситуации, сложившейся в Спарте после Первой Мессенской войны. Как и В. Форрест, он произвольно сдвигает эту войну, по крайней мере, на 50 лет и помещает в начало VII в. Соответственно, Ретру он датирует серединой VII в.66 Ч. Старр, относя Большую Ретру к VII в., настаивает на том, что любые усилия сдвинуть ее к 776 г. или того раньше должны разбиться уже об одну только "алфавитную традицию"67. По мнению О. Мюррея, то, что древние авторы настаивали на очень ранней датировке как Большой Ретры, так и всего законодательства Ликурга, объясняется обычной для греков тенденцией к преувеличению возраста спартанских институтов. Он уверен, что "подобный сложный писаный закон не мог появиться ранее 700 г."68. Сторонники гипотезы переворота середины VI в., как правило, относили Большую Ретру к VI - самое раннее VII в. и возможным автором ее считали эфора Хилона.

Текст Ретры представляет собой повелительное обращение от имени Аполлона к тому, кто испрашивает его совет. Таким образом, перед нами документ в форме изречения дельфийского оракула. Традиция издавать законы от имени божества очень древняя. Согласно Эфору, цари Крита "Радаманф, а затем Минос распространяли среди людей свои законы, как бы исходящие от Зевса" (ap. Strab. X, 4, 19, p. 482). Законы Ликурга, оформленные в виде изречения оракула, живо напоминают книги Законов у иудеев. Здесь также выступает некая программа на будущее в форме божественного откровения, данного древним пророкам. В этой программе декларировалось установление такого порядка, который был бы приятен Богу. На греческой почве в качестве аналога можно привести законодательство Залевка, о котором рассказывает Диодор (XII, 20-21). Оно начинается с религиозно-политических спекуляций, с призыва к благочестию и справедливости как основе любого хорошего государственного порядка. Здесь, как отметил Эд. Мейер, недостает лишь сношения с божеством и не столь легко узнаваема, как в случае с Ликургом, политическая тенденция75.
Важно отметить, что Плутарх цитирует текст Большой Ретры не в стихотворной форме. В трактате о пифийских оракулах он особо отмечает этот факт - Ликургу ретры были даны именно в прозе (Mor. 403 е - katalogavdhn). Если бы можно было доказать, что первоначально оракулы давались в прозаической форме, то это было бы лишним подтверждением большой древности документа. У Страбона есть указание на то, что "пифия изрекает оракулы в стихах и в прозе". Далее Страбон разъясняет, что "прозаические оракулы перелагались в стихи поэтами, жившими при храме" (IX, 3, 5, p. 419). Мы можем только предполагать, что практика перелагать туманные вещания пифии в правильные гекзаметры приобрела постоянный характер только в период развитой архаики. Геродот, во всяком случае, цитирует дельфийские оракулы, большинство из которых относится к VI в., в стихотворной форме. По-видимому, уже с этого времени и на всем протяжении истории Дельф там работала целая компания специалистов по составлению стихотворных оракулов. Сам Плутарх входил в такого рода корпорацию. Но существовала ли такая же система на рубеже IX-VIII вв., очень проблематично. Скорее всего, обязательная стихотворная правка была введена позже, в конце архаики, а самые ранние оракулы вполне могли записываться прозой.
Г. Парк и Д. Уормелл объясняют прозу Большой Ретры тем, что этот документ представлял собою не что иное, как комментарий, который сопровождал стихотворное изречение оракула и давал более детальную информацию спрашивающим. По их мнению, в отличие от моральных советов или общих указаний стихотворных оракулов, Большая Ретра является кратким очерком реальной конституции. Следы архаического спартанского стиля доказывают, что это подлинно древний традиционный документ76.
С самим текстом документа Плутарх мог ознакомиться в государственном архиве Спарты, где, конечно, хранились сводки ответов оракула. В биографии Агесилая Плутарх говорит о "лаконских записях" (tai'" Lakwnikai'" ajnagrafai'"), которыми он пользовался (19, 10). Что такой архив существовал в Спарте, можно понять из
некоторых свидетельств Геродота. Так, Геродот специально изучал списки спартанских царей и дал полный их перечень (VII, 204; VIII, 131). Он также знал полный список трехсот спартанцев, погибших при Фермопилах (VII, 224). Это заставляет думать, что Геродот пользовался документальными материалами, возможно, знакомясь с ними непосредственно в соответствующем официальном хранилище. Нет сомнения, что все оракулы, получаемые из Дельф, находились в архиве, вероятно под надзором пифиев.

Но программное заявление, отраженное в одной из Малых Ретр, "что писаные законы не нужны" (Plut. Lyc. 13), по-видимому, свидетельствует о негативном отношении спартанской элиты к кодификации права. Конечно, важнейшие официальные акты, подобные Большой и Малым Ретрам, записывались и хранились в Спарте (Plut. Mor. 116 f; ср.: Plut. Ages. 20). Сам Ликург и его окружение, скорее всего, уже обладали высокой письменной культурой. Существует традиция, связывающая Ликурга с гомеровскими поэмами. Во время своих путешествий он будто бы посетил Самос и переписал поэмы Гомера, воспользовавшись экземпляром, хранившимся у потомков самосского рапсода Креофила (Plut. Lyc. 4, 5). Этот рассказ, даже если в основе его лежит анекдот, тем не менее весьма любопытен. В нем зафиксировано представление древних о наличии в Спарте очень ранней письменной традиции.
В историографии ранняя датировка Большой Ретры часто отвергалась лишь на том основании, что от этого периода до нас не дошло ни одного письменного документа. Например, по мнению П. Оливы, Большая Ретра первоначально существовала только в устной форме, а текст, известный Плутарху, а до него, возможно, Аристотелю, отнюдь не являлся первоначальной версией. Основной аргумент П. Оливы - априорная уверенность, что в IX-VIII вв. ни о какой кодификации законов в Спарте не могло быть и речи. Он ссылается при этом на Афины, где первое письменное свидетельство датируется двадцатыми годами VII в.80
С другой стороны, есть веские основания думать, что алфавитное письмо в Греции появилось очень рано - в IX, а может быть, даже в конце X в. Действительно, если около 800 г., как замечает Э. Д. Фролов, могли уже писать изысканным гекзаметром, то сама письменность появилась значительно раньше81. Как известно, самые ранние письменные документы были обнаружены на Крите, Фере и Мелосе. Именно Крит, с которым Спарта имела самые близкие контакты, поддерживал очень ранние и тесные связи с семитским Ближним Востоком (по крайней мере, с IX в.) и представлял собою центр раннего алфавитного письма82. Поэтому, как полагает Н. Хэммонд, вполне возможно, что первоначальная ретра была письменным документом конца IX в. и, вероятно, хранилась среди прочих mantei'ai Спартанского государства83.
В дальнейшем письменная культура Спарты всегда носила "полуподпольный" характер и официально не одобрялась. Спартанские власти старательно ограничивали применение письменности только военно-административной сферой84. В такой обстановке сохранение спартанцами слова "ретра" уже для письменных законов становится вполне понятным. Судя по некоторым сохранившимся документам, слово "ретра" как синоним закона употреблялось не только в дорийской, но и в ионийской среде. Так, сохранилась надпись от 1-й половины VI в. с острова Хиос, регулирующая деятельность местных магистратов. В ней идет речь о "ретрах народа" (dhvmou rJh'trai) (Tod2, N 1 = ML, N 8)85. Но использование в течение многих веков подобного архаического термина объясняется еще и тем, что спартанцы под словом "ретра" понимали санкционированное дельфийским оракулом постановление народного собрания. Для спартанцев их законы носили божественный характер уже в силу того, что они были освящены авторитетом Дельф. Так что в этот термин они вкладывали двойной смысл: приоритет устного законотворчества перед письменным и представление о своих законах как речениях Аполлона.

В Большой Ретре в очень кратком виде излагается суть политической реформы Ликурга. Из-за архаичности, краткости и испорченности текста документ не поддается однозначному толкованию. Порча текста в конце, вероятно, вызвана тем, что в оригинале использовались архаичные дорийские диалектные формы, совершенно неясные позднейшим переписчикам.
Понимание данного текста отчасти зависит от того, что мы примем за логическое подлежащее всей фразы. Ведь в тексте подлежащего нет. Естественно, напрашиваются три возможных варианта в качестве подлежащего - Ликург, герусия или народ. Выскажем только предположение, что в причастной конструкции логическим подлежащим мог бы быть Ликург, а в инфинитивной - народ. Однако нельзя исключить и других вариантов, например: все глагольные формы могут зависеть от одного подлежащего - "народ".
По-видимому, вопрос о подлежащем следует оставить открытым. Хотя не исключен и такой вариант, что вся фраза, по сути дела, является безличной конструкцией, и для ее лучшего понимания достаточно ввести такие глагольные формы, как "надо", "следует", "надлежит"91.
В начале Ретры прокламируется необходимость учреждения святилища Зевса Силлания и Афины Силлании92. Знаменательно, что древнейший законодательный документ, который провозгласил создание Спарты как полиса, начинается с религиозного акта. Зевс и Афина объявляются официальными покровителями нового государства, и как таковым им надлежало построить общие для всей Спарты культовые сооружения. Указание на Зевса согласуется с античной традицией о связи Ликурга с Критом - ведь Зевс особо почитался на Крите, месте его рождения. Точно так же, по-видимому, в дорийской Мегариде уже в середине IX в. было возведено святилище Геры Акреи в Герее, строительство которого можно рассматривать как свидетельство начавшегося формирования полиса93.
Большие трудности для понимания представляет следующая фраза, состоящая из двух пар однокоренных слов - причастия и прямого дополнения к нему типа русского "сделав дело" - fula;" fulavxanta kai; wjba;" wjbavxanta. Условно это можно перевести как "разделив на филы и обы".
Первую часть фразы fula;" fulavxanta можно понять так, что Ликург или полностью или частично заменил родовое деление общества на территориальное. Не исключено, что три традиционные дорийские филы были преобразованы таким образом, что, не будучи формально упраздненными, они, тем не менее, оказались включенными в систему нового территориального деления гражданского коллектива. Во всяком случае, их наличие в спартанской армии вроде бы следует из Тиртея. Как правило, указание Тиртея на три дорийские филы, участвующие в сражении, относят к периоду жизни самого Тиртея, т. е. ко Второй Мессенской войне (fr. 1, v. 12-13 Diehl3).
В любом случае лаконизм документа не дает возможности сказать что-то определенное о преобразовании спартанских фил. В Большой Ретре только названы те институты, которые подвергались реформированию, но никак не объяснено, в чем конкретно это реформирование состояло. Все предположения на этот счет носят сугубо гипотетический характер94. Среди предлагаемых вариантов, объясняющих смысл упоминания фил в Большой Ретре, наиболее аргументированной и убедительной представляется версия Н. Хэммонда. По его мнению, речь в документе шла вовсе не о трех родовых дорийских филах.