Вряд ли можно думать, как это делают некоторые историки, что план сделать Исагора тираном Афин принадлежал лично Клеомену и о нем ничего не знали в Спарте113. Правда, Геродот говорит о том, что Демарат, второй царь, был в ссоре с Клеоменом, но никак не связывает это с целью экспедиции (V, 75). Впоследствии эфоры оправдали действия Клеомена, что, конечно, свидетельствует о том, что, по крайней мере, часть эфоров и геронтов была на его стороне и одобряла планы царя избавиться от демократии в Афинах любой ценой и с помощью любых методов, даже таких непопулярных, как внедрение корпоративной тирании. Спустя столетие Лисандр, опять же с согласия властей, будет помогать Тридцати тиранам в Афинах. Оба варианта типологически близки друг другу: речь в обоих случаях шла об установлении диктатуры аристократии над народом.
Подведем итог: из трех экспедиций в Афины между 511 и 506 гг. две оказались полностью неудачными и только одна закончилась изгнанием Гиппия. Однако следует обратить внимание на то, что успех спартанцев был отчасти случаен. Гиппий покинул Афины не в результате военного поражения, нанесенного ему спартанцами, а скорее в результате неудачного для тирана стечения обстоятельств (Her. V, 65, 2).
История с Исагором показывает, что Спарта была готова насаждать любые, самые крайние формы олигархии, даже в виде корпоративной тирании, лишь бы гарантировать себе лояльность Афин и их вступление в Пелопоннесский союз. Сюда же нужно отнести и попытку вернуть Гиппия в Афины около 504 г. (Her. V, 90-93). Восстановление тирании в Афинах с благословения Спарты было бы по-своему парадоксальной для тираноборцев акцией. Подобное поведение Спарты разрушает миф о принципиальной спартанской оппозиции тирании и показывает, что конкретные интересы Спарты иногда брали верх над провозглашенными ранее принципами.
Как мы показали выше, тирания в Сикионе и Афинах пала благодаря военным усилиям Спарты. Хронологически подобные два эпизода отстоят друг от друга приблизительно на 40-50 лет. Это указывает на то, что, по крайней мере, два поколения спартанских лидеров были проникнуты духом тираноборства: эфор Хилон и царь Анаксандрид избавили Сикион от тирана Эсхина в 50-х гг. VI в. (вероятно, Эсхин был самым первым тираном, которого изгнал Хилон), а царь Клеомен изгнал Гиппия из Афин в 510 г.
Рассмотрим случаи падения тираний, обеспеченные источниками помимо списка Плутарха (Mor. 859 d) и папирусного отрывка (Pap. Rylands 18 = FgrHist 105 F 1). Придерживаясь хронологического порядка, начнем с Коринфа и Амбракии.
Плутарх в своем списке объединяет Коринф и его колонию Амбракию, говоря, что спартанцы изгнали оттуда Кипселидов. Из других источников известно, что Коринф был освобожден от последнего из Кипселидов - Кипсела II, он же Псамметих, в 584/3 г., а Амбракия - от Архина, также одного из Кипселидов, около 560 г. (Arist. Ath. Pol. 17, 4).

В частности, нет свидетельств о помощи Коринфа Спарте во время ее длительной борьбы с Аркадией в 90-70 гг. VI в. Первым из их совместных акций оказался поход на Самос в 524 г. Отсюда делается вывод, что союз, скорее всего, был возобновлен не ранее середины VI в.119
Те исследователи, которые признают список Плутарха аутентичным, естественно, вынуждены отвергать предание, согласно которому освобождение Коринфа от тирании произошло без какого-либо внешнего толчка. Так, например, Н. Хэммонд верит в военное вмешательство Спарты. Сильное влияние Спарты он усматривает главным образом в том, что Коринф после освобождения стал пользоваться спартанской политической терминологией. Его главный аргумент - ссылка на Пиндара, который говорит об установлении в Коринфе евномии, или благозакония (Ol. 13, 6 - "Здесь обитает благозаконность")120.
Однако ссылку на Пиндара вряд ли можно считать корректной. В своем творчестве Пиндар старался не проявлять каких-либо определенных политических симпатий или антипатий121. Нельзя Пиндара причислить и к принципиальным противникам тирании: он без всякого смущения прославлял тиранов Гиерона Сиракузского и Ферона Акрагантского. Но ближе всего ему, конечно, были традиции военно-аристократического единства. Поэтому для Пиндара и в Коринфе, и в Спарте равно царила евномия. Так что никаких далеко идущих выводов о каком-либо влиянии Спарты на Коринф только на основании одной строки Пиндара мы бы делать не стали.
Как нам кажется, никакого вооруженного вмешательства Спарты во внутренние дела Коринфа вообще не было. Последний тиран Коринфа Псамметих, как об этом свидетельствует традиция (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 8), был низложен, скорее всего, собственными гражданами, а отнюдь не спартанцами. Однако полностью отвергать список Плутарха все же не стоит. Спартанцы вполне могли оказать помощь тем, кто готовил выступление народа против Псамметиха. Ведь ядро заговорщиков, как правило, состоит из наиболее активной части общества, недовольной своим настоящим положением. В прошлом сильный и влиятельный клан Бакхиадов вряд ли остался в стороне от антитиранического движения в своем родном городе. Если вспомнить, что Спарта приняла у себя изгнанных из Коринфа в середине VII в. Бакхиадов, то можно думать, что и позже она готова была оказывать им всяческое содействие. Но какого рода было это содействие, остается только гадать. Во всяком случае, прямой спартанской интервенции, по-видимому, не было.
Обратимся теперь к Амбракии. Коринфские тираны, следуя традиции их предшественников Бакхиадов, основали несколько колоний, посылая туда в качестве ойкистов представителей своей семьи. Среди этих колоний, тесно связанных с Коринфом, была и Амбракия, основанная около 650 г. (Strab. X, 2, 8, p. 452). Там правили потомки Кипсела, первого тирана Коринфа. Плутарх в своем списке объединяет Коринф и Амбракию, говоря, что спартанцы изгнали оттуда Кипселидов.

Вот, собственно говоря, и все сведения, имеющиеся в нашем распоряжении, которые связывают Лигдамида и Спарту. В дополнение можно указать только на список морских держав Евсевия (Chron. I, 225), среди которых названа и Спарта. Евсевий датирует "талассократию" Спарты в Эгеиде 517-515 гг. Но список Евсевия достаточно тяжело интерпретировать, поскольку текст плохо сохранился. По мнению исследователей, реальность "талассократического списка" Евсевия очень спорна126.
Если мы все же признаем достоверность свидетельств Плутарха и Евсевия, то уничтожение тирании на Наксосе придется датировать приблизительно временем спартанской "талассократии", т. е. 517-515 гг. Однако весьма маловероятно, чтобы Спарта предприняла экспедицию на Наксос через несколько лет после самосского афронта. В действительности, если Лигдамид и был когда-либо изгнан спартанцами, то это могло произойти только в ходе экспедиции на Самос в 524 г.127 Остров Наксос как раз лежит на полпути между Спартой и Самосом. Но, как нам кажется, дело ограничилось только дипломатической нотой: спартанцы в очередной раз устроили публичную демонстрацию своего принципиального неприятия тирании. Подобная акция была вполне в духе спартанцев. Точно так же около 545 г. спартанцы отправили посольство в Сарды, где находился тогда персидский царь Кир Старший, и демонстративно заявили, что они якобы "не позволят ему (Киру) разорить ни одного эллинского города" (Her. I, 152). Это была чистой воды демагогия, ибо к данному моменту спартанцы уже отказались помочь малоазийским грекам в их борьбе против Кира (Her. I, 141; 152).
В списке Плутарха кроме классических тиранов названы и Алевады, стоящие во главе Фессалийского союза. Плутарх объединяет их с тиранами, очевидно, на том основании, что Алевады из Лариссы узурпировали должность фессалийских тагов, став наследственными династами с почти царской властью128. Плутарх сообщает, что "под предводительством царя Леотихида спартанцы положили конец власти олигархов в Фессалии, лишив власти Аристомеда и Ангела" (Mor. 859 d / Пер. С. Я. Лурье).
Согласно преданию, царь Леотихид действительно около 476 г. возглавил военную экспедицию в Фессалию, направленную против Алевадов. Официальной целью данного похода была месть изменникам Алевадам за их помощь персам во время Греко-персидских войн. Но эта экспедиция успеха не имела. Как рассказывает Геродот, спартанский царь внезапно прекратил всякие военные действия и возвратился в Спарту. Геродот объясняет такое странное поведение Леотихида тем, что он получил от фессалийских Алевадов большую взятку (VI, 72; см. также: Paus. III, 7, 9). Ни о каком изгнании Алевадов у Геродота нет ни слова. Это дает нам право утверждать, что список Плутарха в части, касающейся Алевадов, сильно искажает действительность

Спартанцы каждый раз демонстрировали свое нежелание вести длительные, дорогостоящие и чреватые большими потерями военные кампании. Их слава тираноборцев объясняется, скорее всего, не только реальными успехами на этом поприще (а они, бесспорно, были - достаточно вспомнить Афины и Сикион), но и хорошо поставленной пропагандой. Действительные успехи, как, например, в Сикионе, всячески подчеркивались, а неудачи замалчивались. Очевидно, только в небольших полисах спартанцы могли рассчитывать на быстрый успех. Там было достаточно одного появления спартанской армии: ведь слава "жандарма олигархов" шла впереди спартанцев. Н. Хэммонд даже полагает, что спартанцы далеко не всегда были вынуждены предпринимать вооруженную интервенцию для освобождения того или иного города от тирана. Иногда было достаточно присутствия спартанской армии по соседству или даже только постановления о помощи130.
Спартанцы, по-видимому, везде действовали по одному и тому же сценарию, применяя методы, о которых мы знаем из материалов, относящихся к Афинам и Самосу. Модель была, вероятно, следующей: обиженная аристократическая партия, находясь в самом городе или в изгнании, призывала спартанскую армию. Чувство корпоративной солидарности, характерное для членов правящего сословия, подкреплялось, как правило, общими дорийскими корнями. Формой взаимодействия греческой знати в масштабах всей Греции были т. н. ксенические связи. Именно ксены были посредниками между Спартой и ищущими ее содействия дорийскими аристократами. Освобожденный от власти тиранов полис, естественно, вступал в Пелопоннесскую лигу.
Спарта целенаправленно прокламировала себя как тираноборца и внушала подобное идеологическое клише всем грекам. Но изгонять тиранов из действительно крупных государств, таких как Афины, Коринф или Самос, было делом нелегким, и обычно спартанцы не проявляли ни особого усердия, ни особого желания долго и с затратой больших усилий заниматься этой проблемой. При первых же серьезных трудностях спартанские военачальники отступали. Так было на Самосе в 524 г., в Афинах - в 511 г., в Фессалии - в 476 г. Попытка изгнать Поликрата с Самоса в 524 г. была полной и к тому же дорогостоящей неудачей131. Относительно Амбракии и Коринфа существуют источники, которые опровергают список Плутарха. Что касается Фокиды, Фасоса и Милета, также перечисленных в списке, то сведения Плутарха о падении там тираний - единственные, которые у нас есть. Немногим больше известно о Наксосе.
Как мы показали выше, с уверенностью можно говорить об успехе Спарты в деле изгнания тиранов только из Сикиона и Афин.

3. СПАРТА И ПЕРСИЯ. ИСТОРИЯ ОТНОШЕНИЙ (середина VI в. - 413 г.)
Вопрос о роли Персии в последний период Пелопоннесской войны представляется нам очень важным. Но для лучшего понимания внутренних механизмов спартано-персидского альянса необходимо вкратце изложить всю ту цепь военно-политических и дипломатических отношений, которые существовали между Персией и Спартой до 413 г. Что касается источников по этому вопросу, то тут самым ценным и полным нужно признать труд Геродота по истории Греко-персидских войн. Живому интересу Геродота к истории Востока мы обязаны многими сохранившимися сведениями о ранних контактах Персии и Греции. У Геродота имеется целый комплекс новелл, охватывающих отношения лидийских и персидских царей с греческим миром и, в частности, со Спартой. Для периода после Греко-персидских войн и до 413 г. основным нашим источником является Фукидид.
Последний этап Пелопоннесской войны обычно именуют Ионийской войной, и это вполне правомерно, ибо главным театром военных действий с 413 по 404 г. стало побережье Малой Азии. Здесь в конечном итоге решилась и судьба всей Пелопоннесской войны. Спартанская коалиция с 413 по 411 г. претерпела существенные изменения. В ее состав вошли многие бывшие союзники и данники Афин, отпавшие от них сразу же после сицилийской катастрофы.
После распада Афинской архэ вторым по своим катастрофическим последствиям для Афин стало появление на сцене нового партнера Спарты - Персии. Персидская держава до той поры активно не вмешивалась в общегреческую войну. Теперь же Персия решила, что наступил самый удобный момент для заключения союза с будущей державой-победительницей, и на роль таковой она выбрала (правда, с известными колебаниями) Спарту. Только союз со Спартой мог вернуть ей греческие города Малой Азии и обезопасить ее западные границы. С данного момента начинаются дипломатические переговоры Персии и Спарты, которые через два года, в 411 г., привели к заключению серии спартано-персидских договоров, в результате которых Спарта получила необходимые средства для ведения войны.
Судя по данным античной традиции, архаическая Спарта была открыта для торговых и культурных контактов с Египтом и странами Востока. К середине VI в. она выходит уже на уровень государственных отношений с этими странами. Так, согласно Геродоту (I, 69), между 550 и 546 г. Спарта заключила союз с лидийским царем Крезом. Не приходится сомневаться в достоверности этого сообщения Геродота. Его рассказ, выдержанный в обычном для Геродота новеллистическом стиле, перемежается выражениями, явно заимствованными из документальной прозы. Например, фраза из речи Креза: "...Желаю быть вашим другом и союзником без коварства и обмана" (I, 69) прямо взята из эпиграфических документов того времени. Да и сама процедура заключения союза, когда Крез послал подарки, а спартанцы их приняли, является обычной для договорного процесса VI в.

Широкий экспорт лаконской керамики, особенно между 575 и 550 гг., предполагает, что морское искусство было хорошо знакомо, по крайней мере, части спартанских периеков138. Без флота невозможны были бы ни торговые, ни военные контакты Спарты с Востоком. Судя по некоторым моментам, Спарта действительно обладала в архаический период собственным флотом (Her. I, 83). Вряд ли Крез обратился бы за помощью к государству, полностью лишенному флота. Успешная борьба с Аргосом за контроль над восточным побережьем Лаконии и островом Киферой (середина VI в.) также была бы невозможна, не имей спартанцы военных кораблей. У нас нет сведений о спартанских гаванях в архаический период. Не исключено, что около 600 г. такая гавань была на Тенаре: согласно преданию, Арион из Метимны был вынесен на берег из моря именно там (Her. I, 24, 6). Еще одним аргументом в пользу наличия у Спарты флота является указание Мирона на существование в Спарте особой категории вольноотпущенников, называемых desposionau'tai, "которых посылали для морских операций" (ap. Athen. VI, 271 f). Возможно, под desposionau'tai имелись в виду торговые агенты из числа бывших илотов, которые занимались исключительно морской торговлей (ср. qeravponte" в ольвийских надписях - IOSPE, I2, № 20, 21, 23). Хотя сообщение Мирона не датируется за отсутствием данных, тем не менее нельзя исключить возможности, что подобная профессиональная категория сформировалась уже в VI в.
Вернемся, однако, к посольству приморских греков в Спарту. По словам Геродота, спартанская апелла, заранее настроенная против оказания какой-либо помощи ионийцам, даже толком не выслушала фокейского посла (I, 152). Решительное нежелание Спарты конфликтовать с Персией, с точки зрения М. Клаусса, объясняется тем, что после падения Лидии "поблек стимул, который заключался в богатстве лидийского царя и в вере в собственную непобедимость"139. Однако, желая быть в курсе происходящих событий, спартанцы послали к берегам Малой Азии свой разведывательный корабль (Her. I, 152).
Иония после незначительного сопротивления была вынуждена подчиниться и признать свою вассальную зависимость от Персии. Спартанцы же post factum отправили посольство в Сарды, где находился тогда Кир, с высокомерным, но лишенным какого-либо реального смысла заявлением, что они якобы "не позволят ему (Киру) разорить ни одного эллинского города" (Her. I, 152). Данное сообщение Геродота о посольстве в Сарды и о странном заявлении спартанского представителя некоторые комментаторы считают вымышленным. По их мнению, оно понадобилось Геродоту только для того, чтобы показать контраст между ионийской роскошью и спартанской простотой нравов140. Однако нам кажется, на это можно взглянуть и с другой стороны. Спартанцы отказали малоазийским грекам в военной помощи, но кто им мог помешать высказать свою точку зрения на поведение Персии по отношению к попавшим ей в руки греческим полисам? Конечно, на Кира заявление спартанских послов не могло произвести какого-либо впечатления, тем не менее для Спарты было важно "сохранить свое лицо". Подобные дипломатические шаги должны были только усилить моральный авторитет Спарты среди греков.

Надо заметить, что вообще большинство внешнеполитических инициатив Спарты, даже таких важных, как Пелопоннесская война, во многом инициировались Коринфом. Торговые интересы Коринфа очень страдали от владычества на море пиратского флота Поликрата, который господствовал в Эгейском море и "разорял без разбора земли друзей и врагов" (Her. III, 39)142. Коринф, кроме того, был встревожен дружескими связями, которые установились между Самосом и его непокорной колонией Керкирой (Her. III, 48-49; Plut. De mal. Her. 22). Можно согласиться с мнением Г. Гранди, что здесь, как и во многих других случаях, инициатива принадлежала Коринфу143. Но, с другой стороны, ошибочно было бы рассматривать Спарту только как пассивный объект коринфских внешнеполитических инициатив. Поход на Самос, конечно, свидетельствует о желании Спарты расширить круг своих союзников и сделать данный остров спартанским агентом влияния на Востоке.
Но рост могущества Персидской державы и ее активная экспансия в Малую Азию заставили Спарту на время отказаться от каких-либо военных авантюр на Востоке. Так, спартанцы решительно отказались помочь восставшим в 499/8 г. ионийцам, которые могли рассчитывать на успех только в случае эффективной помощи со стороны метрополии. Однако их обращение к Спарте, наиболее сильному в военном отношении государству, оказалось тщетным (Her. V, 49-51). Спартанцы были не в состоянии и не хотели ввязываться в эту весьма сомнительную и опасную с их точки зрения авантюру, которая могла навлечь на них гнев Великого царя,
тем более что во главе Ионийского восстания, по большей части, стояли тираны, ставленники самих персов. Один из них, Аристагор, тиран Милета, прибыл в Спарту и лично попытался убедить царя Клеомена начать военные действия против Персии. Он даже привез с собою медную доску с картой Персии и объяснил Клеомену, что народы, населяющие Персидскую империю, "гораздо богаче всех остальных: прежде всего - золотом, потом - серебром, медью, пестрыми одеждами, вьючными животными и рабами" (Her. V, 49). Тем не менее, согласно Геродоту, Клеомен немедленно прервал переговоры, узнав, что путь от побережья Малой Азии до Суз преодолевается за три месяца (V, 50). Ведь любому спартанцу было понятно, что армия, удалившись так далеко от морского побережья, вряд ли останется боеспособной.
Даже если предположить, что царь Клеомен лично был за оказание помощи ионийским грекам144, он не мог быть уверен в том, что члены Пелопоннесского союза Коринф и Эгина, обладающие флотом, последуют примеру Спарты. Флоты этих государств (хотя они и считались значительными в Греции) никак не могли равняться с финикийским флотом, который специально предназначался Великим царем для охраны малоазийского побережья. Момент для вмешательства в восточные дела был неудачен еще и потому, что именно тогда Спарта стояла на пороге военного конфликта со своим старым наследственным врагом Аргосом. Для войны же на два фронта Спарта не имела необходимых материальных и людских ресурсов.

Какова же роль в этом деле спартанского наварха Павсания? Ведь именно его поведение послужило формальным предлогом для замены спартанских адмиралов афинскими. Незаменимым источником в данном вопросе является Фукидид (I, 128-134)146. Очевидно, в распоряжении Фукидида имелись бумаги из архива Павсания. Во всяком случае, он цитирует два письма из переписки Павсания с Ксерксом. Г. Шефер усматривает стилистическое сходство писем с текстами спартано-персидских договоров 413-411 гг., приводимых Фукидидом (VIII, 18; 37; 58)147. Комментатор Фукидида А. Гомм, отказываясь судить о том, как сохранились эти письма, считает их подлинными, основываясь на некоторых текстуальных совпадениях писем с сохранившимися надписями148. М. А. Дандамаев, оценивая, в частности, письмо Ксеркса к Павсанию (Thuc. I, 129, 3), отмечает, что по стилю оно напоминает ахеменидские надписи и, бесспорно, является подлинным. Он полагает, что Фукидид имел копию с греческого перевода персидского оригинала149.
Эта переписка между спартанским навархом и персидским царем - весьма знаменательное явление. Судьба Греко-персидских войн к 479-478 гг. была решена, и Персия, проиграв их в военном отношении, по-видимому, решила исправить дело путем дипломатических интриг. Уже первые контакты с греками показали персам, что греческие государственные деятели, как правило, не могут устоять перед взятками. Именно поэтому Ксеркс после серии военных неудач решил обратиться к подкупу. Случай скоро представился. Павсаний, опекун малолетнего царя Плистарха, а тогда главнокомандующий объединенным греческим флотом в Геллеспонте, сам шел на сближение с Персией150. Он, пользуясь своим положением, сумел оказать ряд важных услуг персидскому царю и благодаря этому наладить личные контакты с Ксерксом. Так, он тайно вернул царю нескольких его родственников, которые попали в плен после взятия греками Византия. Данная акция была его личной инициативой, осуществленной втайне от прочих греков (Thuc. I, 128, 5-6).
Вопрос заключается в том, действовал ли Павсаний полностью на свой страх и риск или за ним стояли какие-то заинтересованные круги в самой Спарте, желающие заключения союза с Персией в качестве противовеса все возрастающей мощи Афин. Детальный рассказ Фукидида об аресте Павсания наводит на мысль, что, по крайней мере, часть эфоров сочувствовала регенту (I, 128-134, особенно 134, 1). Так что имеет под собой некоторое основание взгляд Ф. Г. Мищенко, что "дружественные отношения его с персидским царем не только не осуждались, но до известного предела даже поощрялись сильной политической партией в Лакедемоне"151. Во всяком случае, только при наличии сторонников в Спарте Павсаний мог безнаказанно в течение долгого времени проводить более чем странную для спартанского царя политику. Общая вражда к Афинам часто будет соединять Спарту с Персией и впоследствии.
Конечно, вряд ли стоит полностью согласиться с мнением Геродота, который даже употребляет в отношении Павсания термин tuvranno" (V, 32), и Фукидида, что Павсаний стремился "к владычеству над всей Элладой" (I, 128, 3; см. также: Dem. LIX, 97-98).

Что касается второй версии об обручении Павсания с дочерью сатрапа Мегабата, то ничего невероятного здесь нет. Брачные союзы между представителями персидской и греческой элит иногда заключались. Так, Фемистокл получил в дар от Ксеркса не только три города, но и жену, происходящую из знатного персидского рода (Diod. XI, 57,6; ср.: Her. VIII, 136). Эта практика будет продолжена и в период эллинизма.
Однако брачным планам Павсания не суждено было осуществиться. Мегабат по какой-то причине был отрешен от должности и вместо него был прислан перс Артабаз с поручением оказывать всяческое содействие Павсанию и пересылать его письма царю (Thuc. I, 129). Но эти уже налаженные контакты с персидским царем вскоре были прерваны. Павсаний по требованию союзников был смещен с должности наварха и вызван в Спарту для объяснений. Павсания обвиняли в том, что он окружил себя двором наподобие восточного монарха и пышной свитой, набранной из варваров. Не нравилось его греческому окружению и то, что он затруднил доступ к своей особе (Thuc. I, 130; Diod. XI, 46, 2-3)154.
В начале 477 г. уже как частное лицо Павсаний обосновался в Колонах (в Троаде)155. Выбор Колон в качестве возможного убежища, очевидно, был не случаен. Данный город располагался недалеко от Даскилия, резиденции сатрапа Артабаза. Как это было в обычае у персов, Колоны, скорее всего, были подарком Павсанию от царя. Как известно, целый ряд крупных политических деятелей Греции, оказавшись в изгнании, стали правителями приморских греческих городов156. Это, по-видимому, была принципиальная линия персидской политики - в многонациональной стране ставить наместниками отдельных областей и городов местных национальных лидеров. В случае с греческими городами ими часто становились известные политики-эмигранты из материковой Греции. Думается, если бы Павсаний не вернулся в Спарту, он разделил бы участь прочих знатных греческих изгнанников и закончил бы жизнь вассалом персидского царя.
Здесь, в Колонах, Павсаний продолжил свою интригу с Артабазом (Thuc. I, 131, 1). Как долго эти сношения продолжались, неизвестно, но, скорее всего, несколько месяцев157. Наконец разразился скандал и эфоры были вынуждены во второй раз отозвать Павсания в Спарту. Павсаний подчинился. Он не боялся ответственности за свои действия в Азии, рассчитывая на поддержку друзей и единомышленников в самой Спарте. Фукидид утверждает,что Павсаний собирался "уладить дело подкупом" (I, 131, 2)