Социальное положение этих служащих было подробно охарактеризовано выше; здесь же следует еще раз подчеркнуть, что в среднем они находились в лучшем экономическом положении, чем их коллеги позднеримского периода. В этом вряд ли можно сомневаться, так как их благосостояние и связанное с ним уважение подчеркивают как раз враждебные к вандалам источники (Виктор из Виты). Следует предполагать, что поступления с налогов, пошлин и королевских доменов приносили, прежде всего в период расцвета вандальского государства, большие доходы. Во всяком случае, дела как государственной казны, так и королевской сокровищницы обстояли гораздо лучше, чем в позднеримское время, тем более что они также пополнялись за счет денежных штрафов, военной добычи и подарков других князей (34). Королевская сокровищница Гелимера, которую тщетно пытались вывезти в королевство вестготов, все еще представляла собой огромную ценность и произвела в Константинополе потрясающее впечатление. То, что вандальские финансы в целом сохраняли положительный баланс, во многом объясняется ограничением расходов на вооружение.
Если мы говорим об управлении и экономике вандальского государства как о едином целом, то не потому, что в особую сферу следовало бы выделить государственное хозяйство. Во всяком случае, мы не располагаем об этом точными сведениями; в целом отношения между государственным и частным хозяйством скорее всего были приблизительно такими же, как и в познеримскую эпоху, и вандальские короли ни в коем случае не вмешивались в экономические процессы больше, чем римские императоры. Однако как в экономике, так и в управлении хорошо прослеживается взаимозависимость вандалов и римлян. Кр. Куртуа с полным правом охарактеризовал в заглавиях «Неотвратимая борьба» и «Вандальский мир» две противоположные линии вандальской внутренней политики: беспощадную борьбу с ортодоксальной церковью и всеми остальными «оппозиционными» организациями и течениями, с одной стороны, и стремление к восстановлению мирной повседневной жизни, с другой (35). Обе эти тенденции на практике приходили в тесное соприкосновение, и можно спорить о том, не были ли они зачастую даже связаны друг с другом.

Разумеется, часто административное и экономическое сотрудничество были тесно связаны между собой таким образом, что вандалы по большей части сохраняли в своих руках все рычаги управления, в целом не оказывая почти никакого влияния на производство. Это позволяет отчетливей выделить те сферы экономики, в которых варвары принимали самостоятельное участие: сельское хозяйство, прежде всего животноводство, и оружейное производство; в соответствии с традициями силезского и венгерского периода к ним присоединились новые ветви металлообработки (утварь и украшения). В этих областях также были задействованы вандалы, причем они, естественно, использовали труд рабов и колонов. Все остальные ветви ремесла и производства были полностью предоставлены местному элементу, хотя мы должны считаться с многочисленными инициативами и контролирующими мероприятиями вандальского правительства (прежде всего в производстве оружия и кораблей). Отстраненность вандалов от ремесла .и промышленности скорее пошла на пользу, чем навредила экономике Северной Африки. Работа продолжалась в привычном ключе, многие виды товаров, которые в римское время — часто в качестве уплаты налогов — направлялись в Италию, доставлялись теперь и в другие заморские страны. Естественно, во многих отношениях производство должно было перестроиться в соответствии с вандальскими требованиями; с другой стороны, в период нашествия, во времена гонений Гунериха и поздние периоды мавританской угрозы были времена, когда оно почти замирало. В юго-западных пограничных областях ремесла и промышленность все больше приходили в упадок, и из-за недостаточного ухода за системой орошения эти территории постепенно становились все бесплодней и в сельскохозяйственном отношении. В целом экономический потенциал Северной Африки во времена вандалов все же был весьма значительным. Так, нельзя недооценивать объемы строительства, которые могли служить примером для многих других государств. В Карфагене и в других городах были по большей части вновь заполнены возникшие из-за нашествия пустоты. Писатели часто сообщают о строительстве роскошных дворцов и бань, а также церковных и монастырских зданий, которые могли быть предприняты, пожалуй, только после устранения самых срочных гражданских потребностей (40). Транспорт и пути сообщения, пожалуй, едва ли отставали от позднеримских (41). Мировой порт Карфаген гарантировал морское сообщение по всем направлениям и в то же время был связан соответствующей сетью дорог с обширными территориями страны. Торговцы и наездники на верблюдах (42) заботились о перевозке товаров и людей по суше; в Карфагене наряду с местными моряками и торговцами упоминаются и византийские. Экспорту зерна, масла, мрамора и диких зверей противостоял импорт ткани, шелковой одежды, украшений и других предметов роскоши. Необходимое для вандальского кораблестроения дерево добывалось на сегодняшней тунисо-алжирской границе, а также на острове Корсика.
. Сельскохозяйственное производство, как и прежде, основывалось на возделывании зерновых и олив; в северных областях определенную роль играли также виноградники и плодовые плантации (фиги, миндаль). Животноводство (в особенности разведение крупного скота и овец), должно быть, получило значительный импульс со стороны вандалов (лошади!) и берберов Сахары (дромадеры!) (43). В принципе, сохранялись культуры, уже распространенные в данной области, так как преобразования — прежде всего при переходе к древесным культурам — стоили многолетней работы без надежды на скорый урожай.

Арианская и ортодоксальная церкви

Об отношении арианской церкви к ортодоксальной можно во многом сказать все то же самое, что и об отношениях вандалов и жителей провинции. И все же заметно существенное отличие: между обоими институтами и конфессиями, все резче отличающимися друг от друга в догматическом отношении, не было никакого подобия мирного сосуществования. Поэтому борьба — открыто и подспудно — должна была продолжаться до тех пор, пока одна из этих церквей не будет окончательно повержена и тем самым не очистит место для другой. Мероприятия Хильдериха предопределили победу ортодоксальной церкви, которая завершилась походом Велизария и византийскими преобразованиями. Противоречия между обеими церквями обострялись благодаря личным раздорам между епископами, клириками и мирянами; вражду разжигали прежде всего вновь обращенные, множество которых было в обеих церквях, так как при победе другой стороны им следовало опасаться худшего лично для себя. Естественно, германцы в ортодоксальной церкви обладали точно такими же правами, как и римляне в арианской; это относится и к сфере замещения должностей. Мы уже видели, что арианская церковь находилась под определенным влиянием обращенных и поэтому в ходе общего процесса романизации заимствовала у ортодоксальной церкви многие ее институты. В этом отношении возникло внешнее сходство, к которому ариане приходили из соображений целесообразности и от которого они, тем не менее, резко отказывались или которое они по меньшей мере оспаривали. Вместе с латинским языком были позаимствованы многие ритуалы; и все же по большей части богослужение проводилось на вандальском языке (44). Арианская иерархия была очень сходна с ортодоксальной: иерархическая лестница ведет через диакона, пресвитера и епископа до патриарха; однако наличие у ариан монашества не засвидетельствовано. Хотя Л. Шмидт (184) рассматривает арианские частные церкви и придворных капелланов как черты особой, собственно германской церкви, следует обратить внимание на то, что донатистская церковь, а в отдельных моментах даже ортодоксальная церковь времен Августина также демонстрировали сходные явления.

. После изгнания епископов при Трасамунде монастыри стали главными средоточиями ортодоксальной духовности и миссии; они быстро росли и концентрировались в основном на восточном побережье Бизацены. Внешнее укрепление ортодоксальной церкви после 523 г. следует рассматривать главным образом как следствие ее внутренней устойчивости. Хильдерих не смог бы предпринять или допустить столь широкого восстановления гонимой до тех пор церкви, если бы она пребывала в совершенном упадке. К тому же он был вынужден, лишившись поддержки арианской церкви, искать какую-то новую опору. В конечном счете, правда, ортодоксальная церковь не сумела сколь-нибудь серьезно поддержать легитимное правление Хильдериха против узурпации Гелимера. Причины этого неясны; и все же характерно, что Юстиниан вступился как за Хильдериха, так и за ортодоксальную церковь, которые в целом находились по одну сторону фронта, противостоя арианству и «новой политике» Гелимера. Синоды в Юнке, Суфесе и Карфагене (525 г.) отражают быстроту ортодоксальной реорганизации в Северной Африке. Так как всегда сохранялось внутреннее и внешнее единство верующих, многие внутренние противоречия — между митрополитом и епископами или епископами и настоятелями — улаживались и преодолевались. Так как эти разногласия даже выносились на открытое обсуждение, их вряд ли можно расценивать как выражение слабости. Несомненно, ортодоксальная церковь осознавала, что она выдержит эти испытания на прочность после того, как перенесла почти столетний период гонений. С этой точки зрения особое значение приобретает следующее утверждение О. Бруннера: «Институты обладают весом ещё и тогда, когда они продолжают существовать, будучи лишены своих основных функций. Они препятствуют, пока они — хотя бы только номинально — существуют, радикальному разрыву с традиционным порядком (46)». Ибо в действительности ортодоксальная церковь, несмотря на экспроприации и определенное ослабление, в качестве института всегда сохраняла определенный вес, который оказывал свое воздействие наряду с моральным авторитетом исповедников их веры и мучеников. Синоды 523—525 гг. и карфагенский собор 535 г. отчетливо демонстрируют, что ортодоксы были столь же озабочены восстановлением институтов или внешних форм, сколь и порядком исполнения пастырских обязанностей или духовной жизнью. Часто вопросы внешнего порядка выступали на передний план так сильно, что можно было бы говорить о примате формализма: наряду с замещением епископских кафедр играли большую роль вопросы церковного устройства и монастырской жизни (47); еще во время гонений проявилось и стремление к более тесной связи с папством, в пользу примата которого высказывались такие авторитетные африканские богословы, как Виктор из Виты и Фульгенций Руспийский

Таким образом, у вандалов, впрочем, как и у берберов, параллельно процессу социальной дифференциации протекает сходный процесс и в культурном плане. Само собой разумеется, поздняя латынь V и VI вв. не была способна на сколько-нибудь блестящее развитие. Произведения поэтов и богословов демонстрируют это со всей очевидностью. «Классический» период расцвета латинской риторики и литературы Африки, связанный с именами Апулея, Тертулли-ана, Киприана, Арнобия, Макробия и Августина, закончился, оставив лишь еле заметные следы. В области грамматики большие заслуги принадлежат Фелициану, обучившему множество молодых людей. Однако чрезвычайно разочаровывают форма и содержание произведений придворных поэтов, таких как Луксорий, Флавий Феликс или Флорентин, которые обращались к мифологическим темам или воспевали добродетели вандальских правителей (50). Они пускались в свободное фантазирование, воспевая красоту и великодушие, образованность и архитектурные таланты какого-нибудь Трасамунда. Естественно, их восхваления не всегда основывались на пустом месте, и все же они практически выродились в придворную лесть. Такие писатели больше беспокоились о величине вознаграждения, чем о поэтической славе, и все равно они представляют для нас определенную ценность как источники по поздней истории государства вандалов. По сравнению с этой группой адвокат и поэт Блоссий Эмилий Драконций, ученик Фелициана, все-таки занимает более высокую ступень. Своим обращением к византийскому императору, повлекшим за собой длительное заключение, он сохранил определенную дистанцию по отношению к вандальскому королю, даже если речь не шла о серъезной критике этого варвара. Правда, он встретил неожиданную строгость Гунтамунда с беспредельным самоуничижением: поэтому «Satisfactio ad Gunthamundum regem» («Извинение перед королем Гунтамундом») выглядит достаточно отталкивающе. И все-таки Драконций, которому мы обязаны трехтомным христианским богословским стихотворением под названием «De laudibus Dei», стоит много выше среднего уровня остальных писателей своего времени (51).
Вследствие недостатков светских писателей большее внимание привлекают писатели духовные. Их число весьма значительно, и все же большинство из них ограничивается очень узкой областью  защитой своего ортодоксального или арианского вероисповедания. Позиции арианских богословов (Кирилы, Пинты, Абрагилы) вообще с большим трудом выявляются из соответствующих ортодоксальных полемических сочинений; от вандало-арианской (тем не менее написанной на латыни) литературы того времени сохранилось столь же мало, как и от письменного наследия донатистов. Ортодоксальная оппозиция после своей победы навела в этом деле основательный порядок.