Из этого замечания, взятого нами опять-таки у Виктора из Виты, мы можем извлечь, что размеры голода были ограничены. На карфагенских складах, несомненно, хранились значительные запасы всего необходимого, которые могли в случае нужды пополняться за счет заморских поставок. Вследствие этого сами вандалы скорее всего вряд ли страдали от голода. То же относится и к обширным окраинам вандальского государства; ибо Житие Фульгенция, написанное карфагенским диаконом Феррандом, правда, только около 530 г., в котором наряду со столицей описывается прежде всего южная Бизацена, вообще не упоминает о голоде 484 г. Из этого с необходимостью вытекает, что масштабы засухи в разных областях очень сильно отличались и, например, южная Бизацена вряд ли была ею затронута. Несмотря на это, не следует недооценивать последствия этого голода. По сообщению Виктора, голод еще от случая к случаю приводил к вынужденному обращению в арианство, но в целом оттеснил политику преследований на второй план, так как создалась совершенно новая ситуация и местные власти в областях, пораженных засухой, не могли сложа руки наблюдать за процессами разложения. Их усилия сконцентрировались на заботе о голодающих и больных и на налаживание обычной жизни. Однако со скорой — несколько загадочной — смертью короля гонения в еще большей степени лишились своей движущей силы.
Король умер в тот момент, когда его политика после многочисленных первоначальных успехов стремительно близилась к полному провалу. Он не сумел сломить ортодоксальную «оппозицию», моральная сила и общественный вес которой были заметны как и прежде. Одновременно провалились его планы наследования престола: вместо его сына Хильдериха на троне вандалов и аланов воцарился его племянник Гунтамунд.

Религиозно-политический поворот Гунтамунда, конечно, был обусловлен некоторыми внешнеполитическими факторами. Уже в 482 г. император Зинон выпустил промонофизитский закон, так называемый Энотикон, следствием которого явился разрыв между ортодоксальными церквями востока и запада. Арианские круги государства вандалов могли только приветствовать этот раскол, гак как опасность конспиративной связи африканских ортодоксов с востоком (которая была до сих пор очень сильна) теперь отпадала. Гунтамунд мог теперь гораздо с большими основаниями, чем его предшественники, рассматривать возможность использования ортодоксального населения Северной Африки против постоянно наступающих берберских племен; по меньшей мере, он должен был стремиться к установлению прочного гражданского мира, так как наряду с берберской опасностью вскоре возникла новая угроза со стороны остготского государства Теодориха. Разумеется, нам кажется сомнительным, что Гунтамунду удалось в действительности установить гражданский мир. Низшие слои арианской церкви были, как и прежде, чрезвычайно враждебно настроены против ортодоксов и в особенности резко выступали против любых миссионерских предприятий в Проконсульской Африке. Фульгенций Руспийский, знаменитый африканский последователь Августина, сам в эти годы пострадал от нападок арианских клириков и был вынужден отступить перед ними. Может быть, именно эта неизменившаяся позиция многих арианских клириков привела к тому, что папа Геласий I еще в 496 г. назвал короля Гунтамунда «гонителем» (56), хотя это суждение, возможно, было вызвано только нерешительной политикой короля.
По свидетельствам различных источников, при Гунтамунде возобновились крупные столкновения между вандалами и мавритано-берберскими племенами южной Бизацены и южной Нумидии. Нападения и грабительские походы кочевников и полукочевников теперь доходили до пограничной области между Тебестой (Тебесса) и Капсой (Гафса), а может быть, уже и области средней Бизацены вокруг Телепта, Суфетулы или Суфеса. Незащищенность вандальских сухопутных границ и неспособность вандалов к боям в горах и пустынно-степных областях теперь привели к самым роковым последствиям. Если Людвиг Шмидт на основании некоторых указаний у поэтов Драконция и Фабия Планциада Фульгенция считает, что «кажется, Гунтамунду в конце концов удалось загнать мавров в их логово» (57), то тогда военное положение вандалов представляется в чересчур благоприятном свете. Ибо наряду с Житием Фульгенция так называемые Таблицы Альбертина ясно показывают, что юго-западные пограничные области подвергались все большей опасности. В этих «табличках» говорится о некоторых торговых соглашениях, датируемых временем правления Гунтамунда, которые после 21 апреля 496 г. были свернуты; впрочем, они характеризуют скромную жизнь мелких крестьян, работавших в соответствии с полурабским статусом колонов, в пограничной области между Тебестой и Капсой.

Хотя внутриполитическое положение государства вандалов при Гунтамунде и определялось внешнеполитическими неудачами, все же оно выделяется — прежде всего по сравнению с периодом правления Гунериха — своим благополучием. Во многих сферах, по всей видимости, продолжалось спокойное развитие, а вне пределов зоны берберского наступления аграрное и ремесленное производство, похоже, вскоре выправилось после неудач голодного 484 г. Увеличились и размеры строительной деятельности. Культурные мероприятия короля дали особенный толчок трудам писателей и поэтов, среди которых выделяется Драконций. В Карфагене смог открыть школу грамматик Фелициан. Хотя Гунтамунд уделял развитию культуры не столь много внимания, как его наследник Трасамунд, все же его можно в определенном смысле считать ценителем культуры и искусства. Разумеется, его толерантность и здесь, как и в церковной сфере, имела свои пределы. Так, известный поэт и адвокат Блоссий Эмилий Драконций был заключен в тюрьму, так как он воспел как своего господина вместо короля какого-то чужака — очевидно, византийского императора. Гунтамунд, все-таки менее деспотичный по сравнению с Гунерихом, очевидно, рассматривал поступок известного писателя как государственную измену; поэтому Драконций, несмотря на написанное в тюрьме и наполненное смирением и самоуничижением стихотворение, «Satisfactio ad Gunthamundum regem Vandalorum» (Извинение перед Гунтамундом, королем вандалов), нескоро получил свободу (60).

Государство вандалов при Трасамунде (496—523 гг.)

Престол умершего 3 октября 496 г. Гунтамунда наследовал его брат Трасамунд, вершивший судьбы вандальского королевства в течение почти 30 лет (до 7 июня 523 г.). Естественно, на протяжении этого долгого правления выработалась определенная преемственность политики, которая была прежде всего заметна во внутриполитических предприятиях. Курс Трасамунда основывается прежде всего на соединении культурных тенденций Гунтамунда с антиортодоксальными мерами Гунериха. Именно по этой причине многие его современники высказывали весьма разноречивые оценки Трасамунда, но тем не менее почти все отмечали многочисленные положительные черты этой личности. Поэты Луксорий, Флавий Феликс и Флорентин восхваляют повелителя за его красоту и приветливость и превозносят его духовные и научные устремления. Даже полемические, направленные против Трасамунда произведения Фульгенция Руспийского или Житие Фульгенция, написанное Феррандом, удостоверяют философские и богословские интересы короля, который сделал своей первейшей задачей борьбу арианского учения против ортодоксальной догмы. И все же он пытался обозначить свое королевское превосходство в духовных спорах прежде всего с помощью «убеждения», так что он предстает в более привлекательном свете, чем Гейзерих и Гунерих, представители идеи абсолютной власти и безжалостной государственной необходимости (61).

Между тем в 510 г. чуть не произошел разрыв с государством остготов, так как Трасамунд поддержал деньгами бежавшего в Африку претендента на вестготский престол Гесалеха. Теодорих должен был воспринять это как крайне бесцеремонное отношение, ибо в те годы государство вестготов находилось под остготской опекой; вследствие этого он направил вандальскому королю энергичный протест, после чего Трасамунд послал своему шурину письмо с извинениями в сопровождении богатых подарков. Эпизод закончился отклонением этих подарков и серьезным предупреждением действовать в будущем более предусмотрительно. С этого момента, кажется, отношения между остготской и вандальской державами снова вошли в нормальное русло. Конечно, нельзя не удивляться тому, что Амалафриде не удалось оказать на вандальскую политику сколько-нибудь самостоятельное, а тем самым, естественно, проготское влияние. Скорее всего она предприняла такую попытку, однако уступила Трасамунду в искусстве дипломатии; когда после смерти супруга она стала действовать более самостоятельно и составила вместе со своей свитой и, по всей видимости, при поддержке мавританских племен заговор против вышедшего из союза с остготами Хильдериха, она была заключена в тюрьму и умерла загадочной смертью. Хильдерих устранил и ее готское окружение.
Во время правления Трасамунда вандальское государство понесло большие потери и со стороны мавро-бербер-ских племен. Наряду с пустынно-степными племенами, локализуемыми западнее и восточнее, и жителями горного массива Аврес приблизительно с 510 г. начались волнения среди племен из гор среднего Туниса между Тебестой (Тебессой) и Телептом (Мединет-эль-Кедима). Под руководством князя Гуэфана, постепенно приобретавшего все большую известность, они начали наступление против культурных территорий. Урон, наносимый вандалам и провинциалам, поначалу был еще более ли менее терпимым, пока сын Гуэфана Антала — может быть, уже с начала 20-х годов VI века — не разграбил города восточного побережья Туниса. Располагавшиеся западнее города Тамугади (Тимгад) и Багаи в поздневандальскую эпоху также стали жертвами берберских нападений; вероятно, на какое-то время они даже попали в руки племен из области Авреса. Направление удара и тенденции этих нападений в целом ясны; к концу правления Трасамунда они представляли собой для вандальского государства угрозу, которая затрагивала не только пограничные и близлежащие области, но и ставила под вопрос общую безопасность. Это явствует даже из экспедиции Трасамунда против триполитанского деспота Каваона, на которого двинулась конная армия. Однако Каваон располагал не только хорошей разведкой, которая доносила ему о силах, направлении движения и, кроме того, намерениях врага и настроениях населения провинций, но и обладал значительными тактическими способностями.

Приблизительно с 515 г. Фульгенций Руспийский становится кем-то вроде представителя этих изгнанников. Его перевезли в Карфаген, где разрешили жить в относительной свободе, но он должен был ответить королю в письменной форме на ряд запутанных богословских вопросов. Как показывают дошедшие до нас сочинения из этого «диспута», Фульгенций обращался к королю с формальной покорностью, но на самом деле с догматической суровостью, как то пристало последователю Августина (Ad Thrasamundum regem: Contra Arianos — К королю Тразамунду: против ариан). Очевидно, Thrasamundum regem: Contra Arianos — К королю Тразамунду: против ариан). Очевидно, Трасамунд и его придворные духовники уступали диалектике и казуистике этой школы. В конце концов они отказались от ведения богословских дискуссий и тем самым прекратили последние попытки одолеть ортодоксальное христианство с помощью соответствующих средств. Сложно сказать, кто одержал формальную победу в этой борьбе: само собой, Фульгенций после провала этого нового «религиозного диалога» был вынужден вновь испытать тяжести изгнания; его братья по епископату также оставались в Сардинии до начала правления Хильдериха. И все же во многих отношениях трудно избавиться от впечатления, что с пребыванием Фульгенция в Карфагене наступил окончательный кризис арианства в Северной Африке. С обеих сторон появлялись новые обращенные, однако все еще лишенная руководства ортодоксальная церковь сумела по крайней мере сохранить свой «капитал». Ортодоксальные монастыри в Северной Африке в то время даже переживали свой расцвет и, таким образом, — и в отношении пастырской деятельности— заполняли бреши, возникшие в результате изгнания епископов.
Говоря о духовной жизни во времена Трасамунда, следует назвать нескольких поэтов, таких как Луксорий, Флавий Феликс и Флорентин, которые выдвинулись прежде всего за счет мифологических спекуляций и хвалебных стихотворений, посвященных королю и его столице Карфагену. Из их утрированных описаний — как, впрочем, и из свидетельств ортодоксальной литературы — можно заключить, что во многих отношениях правление Трасамунда все еще было периодом расцвета вандальского государства. Несмотря на нападения мавров, процветали земледелие и ремесла, а Карфаген предоставлял вандалам широчайшие торговые возможности. Король любил роскошь и великолепие и охотно позволял поэтам воспевать себя в качестве строителя, например, роскошных бань.

Позитивное решение проблемы ортодоксальной церкви являлось, очевидно, личным желанием короля, но, вполне возможно, соответствовало также его внутриполитическому плану и его внешнеполитическим устремлениям, упиравшимся в тесное сотрудничество с Византией.
Ортодоксальная церковь, естественно, сразу же воспользовалась предоставившимися ей возможностями. Были вновь заняты многочисленные епископства, и уже в 523 г. только в Бизацене состоялись два поместных собора (в Юнке и Суфесе), в которых принимал участие и Фульгенций Руспийский. Ортодоксальная церковь была восстановлена также в имущественных правах, и 5 февраля 525 г. под председательством нового митрополита (Бонифация) в Карфагене даже состоялся общий африканский собор (71), в котором участвовали 61 епископ из Проконсульской Африки, Бизацены и Нумидии, а также из Мавритании и Триполитании. На первый взгляд удивляет незначительное число епископов — по сравнению с числом клириков (около 460), участвовавших в гораздо более опасных религиозных дискуссиях 484 г. Следует подчеркнуть, что, несмотря на благожелательное отношение Хильдериха, не все епископские кафедры были заняты вновь. И это не было решающим обстоятельством. Среди участников этого собора находились преимущественно епископы из Проконсульской Африки, в то время как Бизацена и Нумидия прислали лишь нескольких «наблюдателей»; появились также два триполитанских епископа, в то время как от обширной Мавритании присутствовал лишь один участник. Как объяснить это удивительное распределение, ведь следовало бы предположить, что по благожелательности Хильдериха все северо-африканские диоцезы или по крайней мере провинции скорее всего с благодарностью использовали бы возможность совместно устроить свои церковные дела? Акты собора показывают, что в то время, когда карфагенская и другие епископские кафедры оставались вакантными, между отдельными епископами и между епископами и аббатами возникали многочисленные споры по поводу разграничения сфер деятельности, для устранения которых требовались значительные усилия; основанием для иерархических преобразований были постановления собора 418 г., в котором принимал участие еще Августин. Этих старых установлений, однако, было недостаточно для решения многих новых проблем, которые зачастую были связаны с личными противоречиями руководителей церкви.

«Разрыв» с арианством, как мы можем назвать проортодоксальную религиозную политику Хильдериха, во всяком случае поначалу не повлек за собой никаких нежелательных последствий. Поэтому король считал новое внутриполитическое положение довольно стабильным и лишь пытался еще больше укрепить его с помощью изменения внешней политики. Говоря кратко, он отказался от союза с остготами и пошел на тесное сближение с Византийской империей Юстина и Юстиниана, вновь возвращающейся в лоно ортодоксальной церкви. Нет ничего необычного в том, что Хильдерих чеканил монету с изображением Юстина, принимая во внимание сходную практику некоторых его предшественников или королей других переселившихся народов. Однако и литературные источники считают его почти что клиентом Юстина или Юстиниана, причем они, естественно, имеют в виду его «римское» происхождение. Кроме многочисленных вандальских группировок (например, окружение Гелимера), кажется, провизантийской и проортодоксальной политике Хильдериха сопротивление оказывали также Амалафрида и ее готская свита. И все-таки король мог с легкостью действовать наперекор вдове своего предшественника и ее свите: очевидно, к этому времени (начало 526 г.) он еще крепко сидел в седле. Когда Теодорих Великий узнал о смерти своей сестры в тюрьме, он начал подготовку к походу возмездия. Однако он скончался, а его внук и наследник Аталарих, находившийся под опекой своей матери Амаласвинты, вынужден был ограничиться письменным протестом (73). Если угроза со стороны остготов была предотвращена волей случая, тем больше беспокойства причиняли королю грабительские походы мавров, которые в конце концов стали доходить до восточного побережья Туниса. Племянник Хильдериха Гоамер, чье прозвище «вандальский Ахилл» позволяет говорить о соответствующем уровне его военном искусстве, смог одержать над маврами Дорсальских гор под предводительством Анталы лишь временную победу. Когда в конце концов он последовал за ними в горы (528—529 гг.), его войска, привыкшие только к конному бою, попав в засаду, потерпели сокрушительное поражение, о котором наряду с Прокопием убедительно и наглядно повествует поэт Корипп (74). Отныне восточное побережье вандальского государства с такими городами, как Руспа, Тапс и Гадрумет, лишилось какой-либо защиты и было тем самым отдано во власть берберских набегов; после смерти Фульгенция эти портовые города были преданы огню или по крайней мере основательно разграблены мавританскими войсками.

Когда Гелимер ответил на это дерзкое требование лишь ужесточением содержания Хильдериха и ослеплением Гоамера, император письменно потребовал выдачи Хильдериха и Гоамера. Согласиться на это было бы безумием, ибо «фиктивный король» в руках Юстиниана мог, да и должен был стать поводом для разнообразных политических спекуляций. По сообщению Прокопия, Гелимер, разумеется, не только сообщил императору о своем отказе, но и поставил себя в своем письме на одну ступень с Юстинианом в качестве василевса, что не могло быть воспринято иначе как беспримерная дерзость и провокация. Месть за это не заставила себя долго ждать.
Разразившаяся вскоре после этого война, которую, отталкиваясь от авторитетного описания Прокопия, следует называть «войной с вандалами», отягщена, так сказать, преднамеренной виновностью обеих сторон. Средства и цели были сомнительными как у Гелимера, так и у Юстиниана. Один пришел к власти как узурпатор или тиран и проявлял решимость безусловно отстаивать свои сомнительные права на престол, для другого узурпация явилась поводом вмешаться в далекие африканские проблемы и заявить свои притязания на территории, по договору уже давно отошедшие от империи. Прокопий ясно осознавал эту обоюдную виновность, однако Бертольд Рубин имел полное право с соответствующим ударением подчеркнуть, что историк «при всей антипатии к Гелимеру испытывал гораздо большую неприязнь к Юстиниану, иначе вряд ли бы он столь неприкрыто давал понять противоправность византийского вмешательства в африканские дела» (76). Юстиниану удалось в 532 г. заключить выгодный для обеих сторон мир с персидским царем Хосровом, и после поражения опасного восстания Ника он смог приступить к снаряжению войск Велизария против вандальского государства. Окончательное решение об объявлении войны состоялось только после долгих дискуссий, так как против очевидно дорогостоящего предприятия выступали важные финансовые и военные советники. В конечном итоге решающее значение для Юстиниана возымело, по всей видимости, указание одного епископа на страдания африканских ортодоксов.

К ходу экспедиции, до сих пор успешному, вскоре присоединились и преимущества в пропаганде. Велизарий повсюду находил сторонников среди населения провинций, по большей части придерживавшегося ортодоксального вероисповедания, заявлением, что византийские войска пришли только как «освободители» от тирании. Поначалу, пожалуй, этот лозунг был встречен с большим доверием, так как гражданское население еще не познакомилось с грабежами солдат Велизария, а еще меньше с византийскими налогами.
После оказавшейся для него внезапной высадки врага Гелимер потерял много времени на материальную, а также на психологическую подготовку к войне. Столица также осталась беззащитной перед возможным нападением византийского флота, когда Гелимер попытался остановить вражеское продвижение у Децима (около 15 км на юг от Карфагена). Он смог лишь перегородить гавань цепями, взять под стражу византийских купцов, подозреваемых в заговоре, и казнить Хильдериха вместе с его римскими сторонниками. То, что Гелимер чувствовал себя уже крайне неуверенно, явствует не только из направленной вестготскому королю Тевду просьбы о помощи, но и, скорее, из того обстоятельства, что король вандалов послал своего тайного секретаря Бонифация со своей королевской сокровищницей в Гиппоне-Регии, откуда в случае проигрыша войны он должен был отплыть в государство вестготов. И все-таки король предпринимал энергичные попытки окружить византийцев у Децима, южнее Тунисского озера, тремя воинскими отрядами, имея в виду, несомненно, классические античные примеры подобных сражений. Это намерение провалилось, так как вандальские отряды были не очень сильны, а наступательные действия были плохо согласованы. Правда, король достиг тактического успеха, но не использовал его, так как после гибели своего брата Амматы он перестал надлежащим образом заниматься военными делами. Между тем Велизарий перестроил свои войска и конной атакой вечером 13 сентября 533 г. добился легкой победы над Гелимером. Так как Гелимер не мог думать о том, чтобы защищать от врага едва укрепленную столицу, он бежал в направлении Нумидии. Поэтому Карфаген достался византийскому полководцу без боя; там он попытался, также и с помощью мягкого обращения с попавшими в плен вандалами, создать благоприятное для себя настроение и нормализировать течение жизни. Поначалу население, очевидно, ничем не обременялось, а солдатские бесчинства строго карались. В особенности Велизарий заботился о скорейшем восстановлении укреплений. В Византии первые известия о победе вызвали быструю реакцию; жадный до успеха Юстиниан уже в постановлении от 21 ноября 533 г. принял триумфальные имена Alanicus, Vandalicus и Africanus (Аланский, Вандальский, Африканский), что все-таки кажется несколько преждевременным.